– Кто такие «Slipknot»? Что такое «Slipknot»?
– Уайрман, тебе лучше не знать. Особенно теперь, когда ты накручиваешь себя.
– Я не накручиваю. Уайрман просто объясняет, что такое февраль на Дьюма-Ки, мучачо. Мне придется делать все. И оказывать первую помощь одному из Баумгартенов, если его обожжет медуза, и искать вентилятор для бабушки Злой собаки Риты, которую они, наверное, опять поселят на неделю в спальне для гостей. Ты думаешь, мисс Истлейк старая? Я видел, как в День мертвых по улицам Гвадалахары носили мексиканские мумии, которые выглядели получше этой бабули. Ее лексикон состоит главным образом из двух фраз. Одна – вопросительная: «Ты принес мне печенье?» Вторая – повествовательная: «Рита, дай мне полотенце, я думаю, с пердой вылетел кусок говна».
Я расхохотался.
Уайрман мыском кроссовки начертил в ракушечнике улыбку. За нашими спинами тени ложились на Дьюма-Ки-роуд, асфальтированную, гладкую и ровную. Во всяком случае здесь. Южнее – совсем другая история.
– Решение вентиляторной проблемы, если тебя интересует, простое – «Мир вентиляторов Дэна». Отличное название, или ты не согласен? И вот что я тебе скажу: мне действительно нравится решать эти проблемы. Находить выход из этих маленьких кризисов. Людям на Дьюма-Ки я приношу гораздо больше радости, чем приносил в суде.
«Но ты не разучился уводить людей от тем, обсуждать которые тебе не хочется», – подумал я.
– Уайрман, нам нужно лишь полчаса, чтобы врач заглянул тебе в глаза и просветил твою…
– Ты ошибаешься, мучачо, – терпеливо отозвался Уайрман. – В этот период времени нужно как минимум два часа, чтобы попасть на прием к врачу в передвижном медицинском пункте, припаркованном на обочине, чтобы этот господин заглянул в твое воспалившееся горло. А если добавить час на дорогу (даже больше, потому что начался сезон перелетных птиц, и никто из них не знает, куда ехать), то мы говорим о трех часах светлого времени суток, которых у меня просто нет. Потому что нужно посмотреть, как работает кондиционер в номере 17… счетчик электричества в номере 27… привести вот туда монтажника, если он появится. – Он указал на соседний дом, номер 39. – Молодые люди из Толедо сняли его до пятнадцатого марта и платят дополнительно семьсот долларов за нечто, называемое Wi-Fi. Я даже не знаю, что это такое.
– Волна будущего. У меня это есть. Джек позаботился. Волна отценасильного, матереубийственного будущего.
– Хорошо. Арло Гатри, тысяча девятьсот шестьдесят седьмой.
– А фильм, думаю, сняли в шестьдесят девятом.
– Чем ни был этот Wi-Fi, ура матеренасильному, лягушкоубийственному будущему! Которое не отменяет того факта, что занят я буду почище одноногого инвалида на конкурсе «Кто отвесит больше пинков». И вот что еще, Эдгар. Ты же знаешь, что речь идет не о быстром осмотре. С этого все обычно только начинается.
– Но если тебе требуется…
– Какое-то время я и так протяну.
– Конечно. Вот почему каждый день стихотворения читаю я.
– Приобщение к поэзии тебе не повредит, гребаный ты каннибал.
– Я знаю, что не повредит, и ты знаешь, что я говорю о другом. – Я подумал (и не в первый раз), что Уайрман – один из считанных мужчин, встреченных мною по жизни, который мог постоянно говорить мне «нет», не вызывая ответной злобы. Он был гением «нет». Иногда я думал, что дело в нем, иногда видел причину в несчастном случае, который что-то во мне изменил, а иной раз полагал, что свою лепту внесли оба фактора.
– Я могу читать, знаешь ли, – признался Уайрман.
– По чуть-чуть. Достаточно для того, чтобы идти по жизни. Названия на пузырьках с лекарствами, телефонные номера, все такое. И я поеду к врачу, так что придержи свое стремление сделать мир лучше. Господи, должно быть, этим ты просто выводил жену из себя. – Он искоса глянул на меня. – Ой! Уайрман наступил на мозоль?
– Ты готов поговорить о маленьком круглом шраме у виска? Мучачо?
– Туше, туше. Премного извиняюсь.
– Курт Кобейн. Тысяча девятьсот девяносто третий. Или около того.
Уайрман моргнул.
– Правда? Я бы сказал, тысяча девятьсот девяносто пятый, но рок-музыка по большей части всегда обгоняла меня. Постарел Уайрман, печально, но факт. Что же касается припадка… извини, Эдгар, я в это просто не верю.
Но он верил. Я видел это в его глазах. И прежде чем я успел сказать что-то еще, Уайрман поднялся с козел и указал на север:
– Смотри! Белый микроавтобус! Думаю, прибыл передовой отряд «Кабельного телевидения».
Прибыли Злые собаки Джо и Рита, вместе со своим зверинцем. Прибыли также Баумгартены, и я часто проходил мимо их мальчиков, перебрасывающихся фрисби на берегу. Они были, как и говорил Уайрман, крепкие, симпатичные и вежливые, один лет одиннадцати, второй – тринадцати, и с такими фигурами им очень скоро предстояло услышать заискивающий смех молодняка группы поддержки, если этого еще не произошло. Когда я хромал мимо, они всегда стремились завлечь меня в свою игру, чтобы и я раз-другой бросил фрисби. Старший, Джефф, обычно кричал что-то подбадривающее, вроде: «Эй, мистер Фримантл, хороший бросок!»
В соседний с «Розовой громадой» дом вселилась пара, приехавшая на спортивном автомобиле, и теперь перед обедом до меня доносился действующий на нервы, надрывный голос Тоби Кейта. Если на то пошло, я бы предпочел «Slipknot». У четверки молодых людей из Толедо был гольф-кар, на котором они носились взад-вперед по берегу, когда не играли в волейбол и не отправлялись на рыбалку.
Уайрман был не просто занят, он вертелся как белка в колесе. К счастью, он мог рассчитывать на помощь. Как-то раз Джек помог ему прочистить засорившиеся разбрызгиватели на лужайке Злых собак. Еще через день или два уже я помогал ему вытаскивать застрявший в дюне гольф-кар гостей из Толедо: они оставили его там, чтобы сходить за пивом, и прилив грозил утащить гольф-кар в Залив. Мое бедро все еще заживало, но оставшаяся рука чувствовала себя в полном здравии.
Вне зависимости от ощущений в бедре, я отправлялся на Большие береговые прогулки. Иногда (особенно в те дни, когда ближе к вечеру густой туман сначала прятал в холодной белизне Залив, а потом брался за дома) я принимал болеутоляющие таблетки из моих тающих запасов. Но гораздо чаще я обходился без них. В тот февраль Уайрман редко появлялся на пляже, чтобы посидеть в шезлонге со стаканом зеленого чая в руке, но Элизабет Истлейк всегда была в своей гостиной, практически всегда знала, кто я, и обычно держала под рукой книгу поэзии. Не обязательно «Хорошие стихи», собранные под одной обложкой Кайллором, хотя ей этот сборник нравился больше всего. Мне он тоже нравился. И Мервин, и Секстон, и Фрост, и все-все-все.
В феврале и марте я и сам много читал. Прочитал больше, чем за многие годы: романы, рассказы, три толстые публицистические книги о том, как мы увязли в иракской трясине (если в двух словах, то для этого требовалось второе имя, начинающееся на букву «У», и хер на месте вице-президента). Но в основном я рисовал. Всю вторую половину дня и вечер, пока мог поднимать тяжелеющую руку. Береговые пейзажи, морские пейзажи, натюрморты и закаты, закаты, закаты.
Но этот фитиль продолжал тлеть. Огонь лишь чуть убавили. Проблема Кэнди Брауна не была первоочередной, и при этом не могла не возникнуть. Правда, не возникала она до дня святого Валентина.