И за первой кошкой мы тоже еще до статуй бежали. Да, точно - он еще сначала не соглашался никак. А потом меня пробрало - про природу ему стал говорить, про красоту… Ведь чувствовал, что не надо говорить, что при себе надо все держать, если не хочешь, чтобы в душу тебе плюнули… Как это в Евангелии - не мечите бисера вашего перед свиньями, ибо потопчут, что ли? Вот ведь жизнь какая. Даже если тебе пустяк какой понравился - вроде того, как луна статуи освещает, - и то молчать надо. Все время молчать надо, потому что откроешь рот - пожалеешь… И ведь интересно: давно уже это понял, а до сих пор от своей доверчивости страдаю. Каждый раз жду, пока в душу плюнут… А это тип - хам, хам, хам! Редкий. Еще и говорит - обойдется, мол. Покровительственно так… Да ну его к черту, в самом деле, уже битый час о нем думаю, а тут луна зайдет. Чести много».
Петр Петрович отвернулся от стены, поднял глаза вверх и слабо улыбнулся. Луна светила из круглой пушистой дыры в облаке и казалась из-за этого своим собственным отражением в несуществующей проруби. Город внизу был тих и покоен, а воздух полон еле уловимых запахов цветения Бог весть каких трав.
Где- то в далеком окне пиратским басом запел Стинг -пожалуй, слишком громко для ночного времени. Это была «Moon over Bourbon street» - песня, которую Петр Петрович помнил и любил со времен своей молодости. Забыв обо всем, он стал слушать, а в одном месте даже быстро заморгал, вспомнив что-то давно позабытое.
Постепенно обида и боль отпустили. Размолвка со случайным спутником с каждой секундой казалась все несущественней, пока наконец не сделалось даже непонятно, из-за чего это он так расстроился несколько минут назад. Когда голос Стинга стал слабеть, Петр Петрович оторвал руку от стены и напоследок несколько раз щелкнул пальцами в такт отчаянным английским словам:
And you'll never see my face
Or hear the sound of my feet
While there's a moon over Bourbon street.
Наконец песня кончилась. Вздохнув, Петр Петрович помотал головой, чтобы собраться с мыслями. Пора было идти домой.
Он повернул назад, шагнул за угол и легко соскочил на пару метров вниз, туда, где идти было удобнее. Ночь была все так же загадочна и нежна, и прощаться с ней очень не хотелось, но завтра утром ждало много дел, и надо было хоть немного поспать. Он последний раз посмотрел по сторонам, потом кротко глянул вверх, улыбнулся и медленно побрел по мерцающей серебристой полосе, целуясь с ночным ветром и думая, что, в сущности, он совершенно счастливый человек.
- Отвали.
- ?…
- Я же сказал, отвали. Не мешай смотреть.
- А на что это ты смотришь?
- Вот идиот, Господи… Ну, на солнце.
Шестипалый поднял взгляд от черной поверхности почвы, усыпанной едой, опилками и измельченным торфом, и, щурясь, уставился вверх.
- Да… Живем, живем - а зачем? Тайна веков. И разве постиг кто-нибудь тонкую нитевидную сущность светил?
Незнакомец повернул голову и посмотрел на него с брезгливым любопытством.
- Шестипалый, - немедленно представился Шестипалый.
- Я Затворник, - ответил незнакомец. - Это у вас так в социуме говорят? Про тонкую нитевидную сущность?
- Уже не у нас, - ответил Шестипалый и вдруг присвистнул. - Вот это да!
- Чего? - подозрительно спросил Затворник.
- Вон, гляди! Новое появилось!
- Ну и что?
- В центре мира так никогда не бывает. Чтобы сразу три светила.
Затворник снисходительно хмыкнул.
- А я в свое время сразу одиннадцать видел. Одно в зените и по пять на каждом эпицикле.
Правда, это не здесь было.
- А где? - спросил Шестипалый.
Затворник промолчал. Отвернувшись, он отошел в сторону, ногой отколупнул от земли кусок еды и стал есть. Дул слабый теплый ветер, два солнца отражались в серо-зеленых плоскостях далекого горизонта, и в этой картине было столько покоя и печали, что задумавшийся Затворник, снова заметив перед собой Шестипалого, даже вздрогнул.
- Снова ты. Ну, чего тебе надо?
- Так. Поговорить хочется.
- Да ведь ты не умен, я полагаю, - ответил Затворник. - Шел бы лучше в социум. А то вон куда забрел. Правда, ступай…
Он махнул рукой в направлении узкой грязно-желтой полоски, которая чуть извивалась и подрагивала, - даже не верилось, что так отсюда выглядит огромная галдящая толпа.
- Я бы пошел, - сказал Шестипалый, - только они меня прогнали.
- Да? Это почему? Политика?
Шестипалый кивнул и почесал одной ногой другую. Затворник взглянул на его ноги и покачал головой.
- Настоящие?
- А то какие же. Они мне так и сказали - у нас сейчас самый, можно сказать, решительный этап приближается, а у тебя на ногах по шесть пальцев… Нашел, говорят, время…
- Какой еще «решительный этап»?
- Не знаю. Лица у всех перекошенные, особенно у Двадцати Ближайших, а больше ничего не поймешь. Бегают, орут.
- А, - сказал Затворник, - понятно. Он, наверно, с каждым часом все отчетливей и отчетливей? А контуры все зримей?
- Точно, - удивился Шестипалый. - А откуда ты знаешь?
- Да я их уже штук пять видел, этих решительных этапов. Только называются по-разному.
- Да ну, - сказал Шестипалый. - Он же впервые происходит.
- Еще бы. Даже интересно было бы посмотреть, как он будет во второй раз происходить. Но мы немного о разном.
Затворник тихо засмеялся, сделал несколько шагов по направлению к далекому социуму, повернулся к нему задом и стал с силой шаркать ногами, так, что за его спиной вскоре повисло целое облако, состоящее из остатков еды, опилок и пыли. При этом он оглядывался, махал руками и что-то бормотал.
- Чего это ты? - с некоторым испугом спросил Шестипалый, когда Затворник, тяжело дыша, вернулся.
- Это жест, - ответил Затворник. - Такая форма искусства. Читаешь стихотворение и производишь соответствующее ему действие.
- А какое ты сейчас прочел стихотворение?
- Такое, - сказал Затворник.
Иногда я грущу,
глядя на тех, кого я покинул.
Иногда я смеюсь,
и тогда между нами
вздымается желтый туман.
- Какое ж это стихотворение, - сказал Шестипалый. - Я, слава Богу, все стихи знаю. Ну, то есть не наизусть, конечно, но все двадцать пять слышал. Такого нет, точно.
Затворник поглядел на него с недоумением, а потом, видно, понял.
- А ты хоть одно помнишь? - спросил он. - Прочти-ка.
- Сейчас. Близнецы… Близнецы… Ну, короче, там мы говорим одно, а подразумеваем другое. А потом опять говорим одно, а подразумеваем другое, только как бы наоборот. Получается очень красиво. В конце концов поднимаем глаза на стену, а там…
- Хватит, - сказал Затворник.
Наступило молчание.
- Слушай, а тебя тоже прогнали? - нарушил его Шестипалый.
- Нет. Это я их всех прогнал.
- Так разве бывает?
- По-всякому бывает, - сказал Затворник, поглядел на один из небесных объектов и добавил тоном перехода от болтовни к серьезному разговору: - Скоро темно станет.
- Да брось ты, - сказал Шестипалый, - никто не знает, когда темно станет.
- А я вот знаю. Хочешь спать спокойно - делай как я. - И Затворник принялся сгребать кучи разного валяющегося под ногами хлама, опилок и кусков торфа.