Сначала языки пламени охватили одежду, и вскоре уже горел каждый сантиметр их тела. Вслед за одеждой полосами сошла кожа, и глаза, исполненные отчаяния, лопнули от жара. Их тела корчились в агонии и ужасе, пока не рухнули на обугленные обломки, и плоть стекала с костей, словно расплавленный воск, образовав у моих ног дымящуюся лужу. На поверхности как в зеркале отражалось мое лицо: я с улыбкой задувал спичку, которую держал в пальцах.
Я встал, чтобы выпить стакан воды. Поняв, что упустил поезд сна, я поднялся в кабинет и вынул из ящика письменного стола книгу, вызволенную с Кладбища забытых книг. Я зажег настольную лампу и повернул ножку, державшую абажур, таким образом, чтобы круг света падал непосредственно на страницы. Я открыл книгу и начал читать сначала.
Lux Aeterna
Д. М.
На первый взгляд книга представляла собой сборник текстов и плегарий, лишенных какого бы то ни было смысла. Мне достался оригинальный экземпляр рукописи – толстая пачка листов, отпечатанных на машинке и довольно небрежно переплетенных в кожу. Я продолжил чтение и через некоторое время стал улавливать определенную композиционную структуру в изложении сюжетов, песней и рассуждений, включенных в текст. Язык навязывал свой ритм, и то, что поначалу выглядело как полное отсутствие художественности и стиля, складывалось в гипнотический речитатив, постепенно проникавший в сознание читателя, погружая его в пограничное состояние между дремотой и забытьем. То же самое относилось и к содержанию, поскольку основная сюжетная линия выявлялась лишь в середине первой части, или песни, поскольку произведение, похоже, было построено на манер старинных эпических поэм, сложенных в те далекие времена, когда время и пространство существовали по собственным законам. В какой-то момент меня осенило, что этот «Lux Aeterna» является своего рода книгой мертвых – за неимением более точного сравнения.
Через тридцать или сорок страниц иносказаний и загадок читателя затягивало в продуманный и причудливый лабиринт молитв и воззваний: чем дальше, тем более тревожными и отчаянными они становились. Время от времени в стихах, далеких от совершенства, появлялся образ смерти – белый ангел с глазами змеи или лучезарный ребенок. Смерть представала единственным и вездесущим божеством, проявляющим свою сущность в природе, желаниях и хрупкости бытия.
Кем бы ни был таинственный Д. М., в его поэзии смерть трактовалась как сила неистовая и вечная. Варварская мешанина заимствований из различных мифологий о рае и аде, перетолкованных на свой лад, преподносилась как единое целое. В представлении Д. М. имелись лишь начало и конец, только создатель и разрушитель, принимавший различные имена, чтобы смутить и запутать людей, испытав их на прочность. И это был единый Бог, чье истинное лицо имело две стороны: одна выражала доброту и милосердие, другая была жестокой и демонической.
До этого момента я еще был способен улавливать смысл, но дальше автор как будто полностью утратил нить повествования. Расшифровать аллюзии и образы, являвшиеся на страницах книги в пророческих видениях, становилось практически неосуществимой задачей. Реки крови и огня обрушивались на города и народы. Армии мертвецов в мундирах маршировали по бескрайним равнинам, уничтожая по пути все живое. Инфанты, повешенные на разорванных знаменах на воротах крепостей. Черные моря, где тысячи грешных душ терпели муки, дрейфуя в ледяной и ядовитой бездне. Тучи пепла и океаны костей и истерзанной плоти, кишащей червями и змеями. Адские, тошнотворные картины нескончаемой чередой сменяли одна другую до полного пресыщения.
Читая рукопись, я не мог отделаться от ощущения, будто шаг за шагом повторяю путь, пройденный больным, извращенным сознанием. Строчка за строчкой автор текста бессознательно документировал свое падение в пропасть безумия. Последняя треть книги выглядела безнадежной попыткой выкарабкаться, повернуть вспять. Она звучала криком отчаяния из темницы сумасшествия, исполненным жаждой бежать из запутанного лабиринта ходов и тоннелей, опутавшего сознание.
Она звучала криком отчаяния из темницы сумасшествия, исполненным жаждой бежать из запутанного лабиринта ходов и тоннелей, опутавшего сознание. Мольба обрывалась на полуслове – открытый финал, многоточие без всяких пояснений.
К этому моменту у меня уже слипались глаза. Из окна меня обдавало ветерком, дувшим с моря и сметавшим туман с черепичных крыш. Я уже собирался закрыть книгу, но вдруг поймал себя на том, что меня беспокоит некая важная деталь, на которую я машинально обратил внимание, но не придал значения. И эта отмеченная мною характерная особенность имеет отношение к полиграфическому оформлению рукописи. Я вернулся к первой странице и принялся заново просматривать текст. Причину беспокойства я обнаружил на пятой строчке. Далее она появлялась регулярно через две-три строки. Одна из букв, заглавная «С», слегка наклонялась вправо. Я достал из ящика чистый лист бумаги и заправил его в каретку «Ундервуда», стоявшего на столе. И напечатал первое попавшееся предложение из книги: «Соборные колокола Санта-Мария-дель-Мар торжественно звонили».
Вытащив листок, я внимательно рассмотрел шрифт в свете настольной лампы: «Соборные… Санта-Мария».
Я вздохнул. Книга «Lux Aeterna» была напечатана на моей пишущей машинке, и вполне возможно, за этим самым письменным столом.
4
Утром я вышел позавтракать в кафе, находившееся напротив портала церкви Санта-Мария-дель-Мар. В квартале Борн теснились грузовые фургоны, народ толпами стекался на рынок, и армия лавочников и оптовых торговцев, открывала свои магазины. Я выбрал один из столиков на улице и заказал кофе с молоком. Беспризорный экземпляр «Вангуардии» лежал на краю стола, и я взял его на попечительство. Бегло просматривая заголовки и вступления к статьям, я заметил девушку, поднимавшуюся по лестнице к вратам церкви: она уселась на верхней ступени и принялась меня тайком разглядывать. Девушке было, наверное, лет шестнадцать-семнадцать. Она делала вид, что пишет что-то в тетради, и косилась на меня исподтишка. Я спокойно пил кофе с молоком. Через некоторое время я знаком подозвал официанта.
– Видите сеньориту, которая сидит у дверей храма? Скажите ей, чтобы она заказала что захочет, я угощаю.
Официант кивнул и направился к девушке. Увидев, что к ней кто-то идет, девушка уткнулась в тетрадь, притворившись, будто с головой поглощена своим делом, что вызвало у меня улыбку. Официант остановился около девушки и кашлянул. Она подняла глаза от открытой тетради и посмотрела на него. Официант передал поручение и в конце краткой речи указал на меня. Девушка бросила в мою сторону встревоженный взгляд. Я помахал ей. Ее щеки вспыхнули огнем. Она встала и несмело приблизилась к столику, уставившись на носки своих туфель.
– Исабелла? – уточнил я.
Девушка вскинула голову и тяжело вздохнула, досадуя на свою неловкость.
– Как вы узнали? – спросила она.
– Сверхъестественная интуиция, – отвечал я.
Она подала руку, я холодно пожал ее.
– Можно сесть? – спросила она.
И, не дожидаясь ответа, девушка села за столик. За полминуты она раз шесть поменяла положение, пока не приняла первоначальную позу. Я наблюдал за ней с деланным равнодушием.
– Вы меня не помните, правда, сеньор Мартин?
– А я должен?
– Я много лет каждую неделю приносила вам корзину с заказом из «Кан Хисперт».
В памяти возник образ девочки, долгое время доставлявшей мне продукты из бакалейного магазина, и слился с лицом – повзрослевшим и чуть более угловатым – нынешней Исабеллы, превратившейся в женщину с мягкими формами и твердым взглядом.
– Девочка с чаевыми, – промолвил я, хотя от той девочки почти ничего не осталось.