– Тогда ладно. – Она с видимым наслаждением глотнула крепкий подслащенный напиток. – Вкусно. Очень вкусно. Должно быть, бодрящий напиток, да? Так называемый стимулятор.
Я кивнула.
– Говорят, также усиливает половое влечение, – добавила Арманда, проказливо поглядывая на меня из-за чашки. – Мужчинам, что сидят в кафе, я посоветовала бы не терять бдительности. Любви все возрасты покорны! – Она пронзительно рассмеялась. Чувствовалось, что она взвинчена; ее когтистые руки дрожали. Несколько раз она хваталась за свою шляпку, якобы поправляя ее.
Я украдкой глянула на свои наручные часы под прилавком, но Арманда заметила мое движение.
– Не надейся, что он объявится, – бросила она. – Мой внук. Я так и так его не жду. – Но вид ее свидетельствовал об обратном. Сухожилия на ее горле вздулись, как у старой танцовщицы.
Мы немного посудачили о пустяках, обсудили ребячью идею о празднике шоколада – Арманда закатывалась смехом, когда я рассказывала ей об Иисусе и папе римском из белого шоколада, – поговорили о речных цыганах. Судя по всему, Арманда сама, на свое имя, заказала для них провизию. К великому негодованию Рейно. Ру предложил заплатить наличными, но она предпочла, чтобы он в благодарность залатал ей течь в крыше. Жорж Клэрмон будет в бешенстве, с озорной усмешкой доложила она.
– Он думает, будто, кроме него, мне не на кого положиться, – злорадствовала Арманда. – Такой же противный, как она, тоже вечно скулит об упадке, о сырости. На пару хотят выжить меня из моего дома, вот к чему клонят. Хотят, чтобы я променяла свой чудесный домик на какой-нибудь мерзкий приют для престарелых, где даже в туалет нужно отпрашиваться! – возмущалась она, гневно сверкая глазами. – Ничего, я им покажу. Ру прежде был строителем, до того, как стал речным бродягой. Со своими друзьями он из моего дома конфетку сделает. И я уж лучше честно заплачу чужим, чем позволю этому недоумку чинить мою крышу бесплатно.
Дрожащими руками она опять поправила поля шляпы.
– Я вовсе его не жду.
Ее слова относились отнюдь не к зятю. Я глянула на часы. Двадцать минут пятого. Уже начинало темнеть. А ведь я была так уверена… Вот к чему приводит вмешательство в чужие дела, ругала я себя. Как же просто причинить боль – себе и другим.
– Я и не думала, что он придет, – продолжала Арманда все тем же бодрым безапелляционным тоном. – Она уж об этом позаботилась. Растолковала ему, что к чему. – Старушка начала слезать с табурета. – Я отняла у тебя слишком много времени. Должно быть…
– М-м-мне.
Арманда резко обернулась, чудом не опрокинувшись с табурета. В дверях стоял ее внук. На нем джинсы и синяя спортивная фуфайка, на голове – мокрая бейсболка. В одной руке он держит маленькую потрепанную книжку в твердом переплете. Голос тихий и робкий.
– Мне пришлось д-дождаться, когда м-мама уйдет. Она в п-парикмахерской. Вернется не раньше шести.
Арманда впилась в него взглядом. Они не коснулись друг друга, но мне показалось, будто между ними сверкнул электрический разряд. Обоими владели сложные чувства, которые мне было трудно анализировать, но я ощущала исходящие от них душевное тепло, гнев, смущение, угрызения совести… и за всем этим – притаившуюся нежность.
– Ты же вымок до нитки, – нарушила молчание я. – Пойду приготовлю тебе горячее питье. – Я направилась на кухню. Едва я удалилась, голос мальчика вновь зазвучал – тихо и нерешительно.
– Спасибо за к-книгу, – сказал он. – Я принес ее с собой. – Он вытянул ее в руке, словно белый флаг. Потрепанный томик, как и всякая книга, которую читают и перечитывают с любовью по многу раз.
– Он вытянул ее в руке, словно белый флаг. Потрепанный томик, как и всякая книга, которую читают и перечитывают с любовью по многу раз. Это не укрылось от внимания Арманды, и черты ее смягчились.
– Прочти свое любимое стихотворение, – попросила она.
Я возилась на кухне, наливая шоколад в два высоких бокала, мешая в них сливки и ликер «Калуа», гремя горшками и бутылками, чтобы у бабушки с внуком создалась иллюзия уединения, и слушала, как мальчик декламирует. Поначалу он читал скованно, но постепенно его голос обрел силу и ритмичность. Слов я не различала, издалека казалось, будто он произносит то ли молитву, то ли обличительную речь.
Я отметила, что, читая стихотворение, мальчик не заикается.
Я осторожно поставила на прилавок два бокала. При моем появлении Люк умолк на полуслове, глядя на меня с вежливым недоверием из-под падающей на глаза челки, словно пугливый пони, прикрывающийся гривой. Он церемонно поблагодарил меня и пригубил бокал, – больше с опаской, чем с удовольствием.
– Вообще-то, мне это н-нельзя, – неуверенно произнес он. – Мама г-говорит, у меня от ш-шоколада высыпают п-прыщи.
– А я от него, того и гляди, подохну, – сострила Арманда.
При виде выражения лица внука она рассмеялась.
– Да будет тебе, парень. Неужели ты веришь всему, что говорит твоя мать? Или она настолько промыла тебе мозги, что у тебя не осталось и крупицы здравого смысла, унаследованного от меня?
Люк растерялся.
– Я… просто это о-она так г-говорит, – запинаясь, повторил он.
Арманда покачала головой.
– Если мне захочется послушать Каро, я попрошу ее о встрече, – заявила она. – А вот тебе-то самому есть что сказать? Ты ведь умный парень, – во всяком случае, был не глуп когда-то. Ты сам что думаешь?
Люк глотнул из бокала.
– Думаю, она, возможно, преувеличивает. – Он едва заметно улыбнулся. – Ты з-здорово выглядишь.
– И, как видишь, без прыщей, – сказала Арманда.
Мальчик от неожиданности рассмеялся. Мне он так нравился больше. Его глаза выразительно зазеленели, на губах заиграла озорная улыбка, как ни странно, такая же, как у его бабушки. Он продолжал держаться скованно, но под его чопорностью я стала видеть живой ум и отточенное чувство юмора.
Люк допил шоколад, но от пирога отказался, хотя Арманда съела аж целых два куска. Следующие полчаса они мило беседовали, а я, чтобы не смущать их, сосредоточенно занималась своими делами. Раз или два я ловила на себе его взгляд, наблюдавший за мной с настороженным любопытством, но едва я перехватывала его, мальчик тут же отводил глаза. Я предоставила их самим себе.
В половине шестого они попрощались. О следующем свидании разговора не было, но, судя по их непринужденной манере расставания, чувствовалось, что оба подумывают об очередной встрече. Меня несколько удивило, что в них так много общего. Они вели себя одинаково, кружа друг возле друга с осторожностью друзей, воссоединившихся после долгих лет разлуки, демонстрировали одни и те же повадки, обоим был присущ прямой взгляд, оба были наделены схожестью черт – скошенными скулами и заостренным подбородком. Когда черты мальчика застывали в неподвижности, это сходство не так бросалось в глаза, но, оживляясь, он становился поразительно похож на бабушку, и главное – с его лица исчезало столь ненавистное ей выражение холодной учтивости. Глаза Арманды сияли из-под полей шляпы. Люк теперь был менее напряжен и почти не заикался; казалось, он просто чуть растягивает слова. Я заметила, что мальчик замешкался на выходе, очевидно, решая, должен ли он поцеловать бабушку. Возобладала свойственная подросткам нелюбовь к физическому выражению чувств. Он нерешительно махнул на прощание и вышел на улицу.