– Будь у меня выбор, я предпочла бы такую смерть. Безболезненный укол. В присутствии доброго друга. Все лучше, чем скончаться ночью в одиночестве или под колесами такси на улице, где никому до тебя нет дела. – Тут я сообразила, что говорю вслух. – Прости, Гийом, – сказала я, заметив боль на его лице. – Я думала о своем.
– Ничего страшного, – тихо ответил он, выкладывая перед собой на прилавок монеты. – Я уже ухожу. – Одной рукой он взял свою шляпу, другой подобрал Чарли и вышел, горбясь больше обычного. Щуплый невзрачный человечек, несущий то ли пакет с продуктами, то ли старый плащ, а может, что-то еще.
Если б только ты сказал мне, как поступить. Хотя бы пальцами шевельнул. Или подмигнул. Хоть как-то дал знать. Дал понять, что я прощен. Нет? Ты лежишь неподвижно. Слышно лишь тяжеловесное вшш-памп дышащего за тебя прибора, наполняющего воздухом твои атрофированные легкие. Я знаю, что однажды ты очнешься, исцеленный и безгрешный, и мое имя будет первым словом, которое ты произнесешь. Как видишь, я верю в чудеса. Я, прошедший огонь. Искренне верю.
Сегодня я решил поговорить с ней. Разумно, без взаимных упреков, как отец с дочерью. Мне казалось, она должна понять. Наше знакомство началось не очень удачно, и я надеялся, что мы все-таки сможем найти общий язык. Видишь, pere, я был готов проявить великодушие. Был готов понять. Однако, приблизившись к шоколадной, я увидел в окно, что у прилавка стоит бродяга, Ру. Его светлые глаза воззрились на меня с насмешливым презрением, типы подобные ему иначе и не смотрят. В руке бокал с каким-то питьем. Грязный комбинезон, длинные распущенные волосы. У него – вид опасного громилы, и меня на секунду охватывает тревога за эту женщину. Неужели она не сознает, какую угрозу навлекает на себя, общаясь с такими людьми? Неужели ей не страшно за себя, за свое дитя? Я уже хотел было пойти прочь, но тут мое внимание привлек плакат в витрине. С минуту я делаю вид, будто рассматриваю его, а сам тайком с улицы наблюдаю за ней, за ними обоими. На ней платье из какой-то материи сочного темно-красного цвета, волосы распущены.
С минуту я делаю вид, будто рассматриваю его, а сам тайком с улицы наблюдаю за ней, за ними обоими. На ней платье из какой-то материи сочного темно-красного цвета, волосы распущены. До меня доносится ее смех.
Я опять обратил взгляд на плакат. Он написан неровным детским почерком.
«НЕБЕСНЫЙ МИНДАЛЬ» ОРГАНИЗУЕТ
GRAND FESTIVAL DU CHOCOLAT.
ОТКРЫТИЕ СОСТОИТСЯ
В ПАСХАЛЬНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ.
ПРИГЛАШАЮТСЯ ВСЕ!
Я перечитываю текст, во мне закипает возмущение. До меня по-прежнему доносится ее голос, сопровождаемый звоном стекла. Увлеченная разговором, она все еще не замечает меня, стоит спиной к двери, вывернув одну ступню, словно танцовщица. На ней лодочки без каблуков с маленькими бантиками, надетые на босу ногу.
ОТКРЫТИЕ СОСТОИТСЯ
В ПАСХАЛЬНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ.
Теперь мне все ясно.
Должно быть, она изначально планировала это, этот праздник шоколада. Подумывала устроить его одновременно с самой священной из церковных церемоний. Наверно, вынашивала свою идею со дня карнавала, когда появилась в нашем городе, – чтобы подточить мой авторитет, высмеять проповедуемые мною каноны. Вместе со своими приятелями с реки.
Мне следовало бы тотчас же удалиться, но я был слишком зол и, толкнув дверь, переступил порог шоколадной. Насмешливо звякнул колокольчик, объявляя о моем приходе. Она с улыбкой повернулась ко мне. Если бы минуту назад я не получил неопровержимых доказательств подлости ее натуры, я мог бы поклясться, что она искренне рада мне.
– Месье Рейно.
Воздух пропитан густым возбуждающим запахом шоколада. В отличие от безвкусного порошкового шоколада, который я пробовал в детстве, этот источает сочную терпкость, как душистые бобы на кофейных лотках на рынке, благоухание «Амаретто» и тирамису, приятный жженый аромат, который проникает мне в рот, вызывая обильное слюноотделение. На прилавке дымится серебряный кувшин. Я вспомнил, что не завтракал.
– Мадемуазель.
Я стараюсь говорить повелительным тоном, но гнев сжимает мне горло, и вместо праведного рева я лишь возмущенно квакаю, как воспитанная лягушка.
– Мадемуазель Роше. – Она смотрит на меня вопросительно. – Я только что ознакомился с вашим объявлением!
– Благодарю, – говорит она. – Вам что-нибудь налить?
– Нет!
– У меня восхитительный chococcino, – соблазняет она, – как раз для вашего слабого горла.
– У меня не слабое горло!
– Разве? – Голос у нее притворно заботливый. – А мне показалось, вы немного хрипите. Тогда, может, grand crime? Или кофейный шоколад?
Усилием воли я беру себя в руки.
– Я не стану вас беспокоить, спасибо.
Рыжий возле нее тихо хохотнул и сказал что-то на своем мерзком наречии. Мой взгляд упал на его руки. На них следы краски, въевшейся в трещинки и линии на его ладонях и костяшках пальцев. Я встревожился. Значит, он работает? На кого? Будь это Марсель, полиция немедленно арестовала бы его за нелегальную деятельность. При обыске его судна наверняка можно обнаружить достаточно вещественных доказательств – наркотики, краденые вещи, порнографию, оружие, – чтобы надолго упрятать его за решетку. Но это Ланскне. Только очень серьезное преступление вынудит полицию приехать сюда.
– Я ознакомился с вашим объявлением, – начал я опять, стараясь держаться с достоинством. Она смотрит на меня с выражением вежливого интереса, а в глазах искрится смех. – И должен сказать… – тут я кашлянул, поскольку в горле опять скопилась желчь, –…должен сказать, что вы выбрали… вы выбрали весьма неподходящее время для своего… праздника.
– Я выбрала? – невинно переспрашивает она.