– Арманда продолжала лениво покачиваться в своем кресле.
Каро повернулась к врачу, щуплому нервному мужчине, неуклюже топтавшемуся возле нее. Вид у него сконфуженный, как у скромника, случайно угодившего на оргию. Чувствуется, что ему очень хотелось бы отсюда уйти.
– Симон, скажи ей!
– Вообще-то я не уверен, что имею право…
– Симон со мной согласен, – решительно перебила его Каро. – В твоем возрасте, да еще с таким здоровьем, как у тебя, просто нельзя жить одной. Да что говорить, ты можешь в любое время…
– Совершенно верно, мадам Вуазен, – поддержала подругу Жолин. Голос у нее ласковый и рассудительный. – Вы бы прислушались к Каро… я хочу сказать, конечно, вам не хочется терять независимость, но ради вашего же блага…
Арманда быстро перевела на Жолин насмешливый взгляд своих блестящих глаз. Та осеклась и отвернулась, краснея.
– Прошу всех уйти, – спокойно сказала Арманда. – Всех без исключения.
– Но, татап…
– Всех без исключения, – повторила старушка безапелляционным тоном. – Вот этому шарлатану уделю две минуты наедине, – вынуждена напомнить вам, месье Кюссонне, о том, что вы давали клятву Гиппократа, – и к тому времени, когда закончу с ним, надеюсь, никого из вас, стервятников, здесь не будет. – Она попыталась встать с кресла. Я поддержала ее за руку. – Спасибо, Вианн, – поблагодарила меня Арманда, скривив губы в озорной усмешке. – И тебе спасибо… – Это относилось к Ру, все еще стоявшему в дальнем конце комнаты с безучастным видом. – Я хочу поговорить с тобой, когда врач уйдет. Так что задержись.
– С кем? Со мной? – смешался Ру.
Каро посмотрела на него с нескрываемым презрением.
– Мне кажется, татап, сейчас тебе лучше быть с родными…
– Если ты мне понадобишься, я знаю, где тебя найти, – отрезала Арманда. – Мне нужно сделать кое-какие распоряжения.
Каро глянула на Ру.
– О-о? – Ее возглас был пронизан неприязнью. – Распоряжения? – Она смерила Ру взглядом, и я заметила, как он вздрогнул. Аналогичную реакцию я прежде наблюдала у Жозефины. Он напружинился, ссутулился, засунул руки глубоко в карманы, словно пытался уменьшиться в размерах. Но от пристального недружелюбного внимания трудно скрыть недостатки. На секунду Ру увидел себя ее глазами – грязного, неуклюжего – и из чувства противоречия повел себя согласно роли, которую она отвела ему.
– Ну, чего вылупилась? – рявкнул он.
В лице Каролины промелькнул испуг, она попятилась. Арманда усмехнулась.
– Увидимся позже, – сказала она мне. – Еще раз спасибо.
Каро, не скрывая своего разочарования, вышла вслед за мной. Раздираемая любопытством и нежеланием разговаривать со мной, она все же снизошла до расспросов, но держалась заносчиво. Я вкратце поведала о том, что произошло. Рейно слушал с непроницаемым выражением на лице, словно одна из статуй в его церкви. Жорж, пытаясь замять неловкость, глупо улыбался за всех и сыпал банальностями.
Ни один из них не предложил подвезти меня до дому.
Глава 28
15 марта. Суббота
Сегодня утром я опять ходил к Арманде Вуазен в надежде поговорить с ней. И она опять отказалась принять меня. Дверь мне открыл ее рыжий цербер. Встав в дверях, чтобы я не мог проникнуть в дом, он на своем варварском диалекте прорычал мне, что Арманда чувствует себя хорошо и для полного выздоровления ей необходим покой. С ней ее внук, сообщил он, и друзья навещают ее каждый день.
С ней ее внук, сообщил он, и друзья навещают ее каждый день. Последнее сказано с сарказмом, так что я невольно прикусил язык. Волновать ее нельзя, добавил он. Мне противно умолять этого человека, но я знаю свои обязанности. С какой бы низкой компанией она ни связалась, как бы ни насмехалась надо мной, мой долг остается неизменным. Нести утешение – даже если им пренебрегают – и направлять. Однако говорить о душе с этим человеком бесполезно – взгляд у него пустой и безучастный, как у зверя. И все же я попытался объяснить. Арманда стара, сказал я. Стара и упряма. Нам обоим отведено так мало времени. Неужели он не понимает? Неужели позволит, чтобы она погубила себя небрежением и самонадеянностью?
– Она ни в чем не нуждается, – заявил он мне, пожимая плечами. Его лицо дышит откровенной неприязнью. – Ей обеспечен хороший уход. Она скоро поправится.
– Неправда. – Я намеренно резок. – Она играет собственной жизнью, пренебрегая лечением. Отказывается следовать указаниям врача. Ест шоколад, во имя всего святого! Ты только подумай, к чему это может привести, с ее-то здоровьем! Почему…
На его лице появляется замкнутое, отчужденное выражение.
– Она не желает вас видеть.
– Неужели тебе все равно? Неужели безразлично, что она убивает себя обжорством?
Он передернул плечами. Я чувствую, что он кипит от гнева, хотя внешне силится сохранять невозмутимость. Взывать к его лучшим чувствам бессмысленно: он просто стоит на страже, как ему велено. Мускат говорит, что Арманда предлагала ему деньги. Возможно, ему выгодно, чтобы она поскорее убралась. Арманда – порочная, своенравная женщина. Как раз в ее духе лишить наследства родных ради какого-то бродяги.
– Я подожду, – сказал ему. – Буду ждать целый день, если придется.
Я ждал в саду два часа. Потом полил дождь. Зонт я с собой не взял, и моя сутана отяжелела от влаги. Я окоченел, начала кружиться голова. Спустя некоторое время окно кухни распахнулось, и на меня дохнуло одуряющими запахами кофе и теплого хлеба. Я увидел, как сторожевой пес бросил на меня угрюмый презрительный взгляд, и понял, что он даже пальцем не пошевелит, если я упаду в обморок на его глазах. Я повернулся и стал медленно подниматься по холму к церкви. Он смотрел мне вслед, а потом откуда-то с реки до меня донесся смех.
С Жозефиной Мускат я тоже потерпел поражение. Церковь она перестала посещать, но мне все же удалось несколько раз побеседовать с ней. К сожалению, безрезультатно. В ней теперь будто сидит некий металлический стержень. Она упряма и непреклонна, хотя на протяжении всего разговора ведет себя почтительно и голоса не повышает. От «Небесного миндаля» она не рискует далеко отходить, и сегодня я застал ее прямо у магазина. Она подметала возле крыльца, обвязав голову желтым шарфом. Приближаясь к ней, я услышал, что она тихо напевает себе под нос.
– Доброе утро, мадам Мускат, – учтиво поздоровался я, зная, что вернуть ее в лоно семьи и церкви можно только лаской и рассудительностью. Потом, когда цель будет достигнута, можно будет заставить ее раскаяться в содеянном.
Она скупо улыбнулась мне. Теперь вид у нее более уверенный. Спину она держит прямо, голову – высоко, – копирует повадки Вианн Роше.
– Я теперь Жозефина Бонне, pere.
– Это против закона, мадам.
– Подумаешь, закон. – Она пожала плечами.
– Закон, установленный Господом, – с осуждением подчеркиваю я. – Я молюсь за тебя, ma fille. Молюсь за спасение твоей души.
Она рассмеялась – недобрым смехом.
– Значит, ваши молитвы услышаны, pere. Я еще никогда не была так счастлива.
Она непоколебима. Едва ли неделю прожила под патронажем этой женщины и уже говорит ее словами.