Я хотел
стать драгуном или хотя бы кондуктором, которыйзахлопывает двери вагона, а
потом с неизъяснимым изяществом, уженаходу, вскакивает наступеньку. Но
откуда же знать,как люди делаются кондукторами или драгунами? Однажды папа
растроганнообъявилмне,что после каникул отдаст менявгимназию, мама
плакала, учительвшколесказал,чтоя долженоченьценить, чтобуду
образованным человеком, а священникначалобращаться комне так:"Servus
[Привет(лат.).],студент!"Я краснел отгордости,все этобылотак
торжественно, мнеужестыднобыло играть, ивот скнижкойвруках,в
горестном одиночестве я взращивал в душе мальчишескую серьезность.
x x x
Примечательно, до чего восемь лет гимназии кажутся мне второстепенными,
- по крайней мере, в сравнении с детством в отчем доме. Ребенок живет полной
жизнью; детство свое, свое мгновенное настоящее он не воспринимает как нечто
временноеи переходное;и- он дома,то ecть он- важное лицо, занимающее
своеместо,принадлежащееемупоправусобственности.Ивотводин
прекрасный день деревенского мальчугана увозят в городучиться.Восемь лет
среди чужих,- так можно бы назвать это, ибо здесь он уж будет не дома, будет
чужим человеком и никогда не придет к нему ощущение уверенности, что здесь -
егоместо. Онбудетчувствовать себястрашно ничтожнымсреди этих чужих
людей, и ему без конца будут напоминать, чтоон ещеничто; школа ичуждое
окружениебудутукреплятьв немчувство унизительной малости, убогости и
незначительности,чувство, котороеон будетподавлять зубрежкойили -в
некоторыхслучаях и несколькопозднее- яростным бунтом против учителей и
гимназической дисциплины. И в классеему постоянно внушается, что все это -
лишь приуготовление к чему-то, что еще ждет впереди; первый класс - не более
чемподготовка ко второму, и четвероклассник существует для того лишь, чтоб
возвыситься допятого класса, если он, конечно, будет достаточно внимателен
иприлежен.Авсеэтивосемьдолгих лет,в своюочередь,-всеголишь
подготовкакэкзаменамнааттестатзрелости,аужпотом-то,господа
студенты, и начнется настоящее учение.Мы готовимвас к жизни, проповедуют
господапреподаватели, - словно то, что ерзает перед ними за партами, вовсе
недостойно называтьсяжизнью.Жизньначнется,когда получишьаттестат
зрелости,- вот в общихсловах самое сильное представление, пестуемоев нас
гимназией, поэтому и покидаем мы ее, словно нас выпустили на свободу, вместо
того чтобыснекоторой растроганностьюпонять, что,прощаясь сней,мы
прощаемся с мальчишескими годами.
Может быть, поэтому наши воспоминания о школе так скудны и отрывочны; и
все же - какая восприимчивость вэтомвозрасте!Как точно и живопомню я
преподавателей,смешныхиполупомешанныхпедантов,добряков,напрасно
старавшихсясовладать со стаейраспоясавшихсямальчишек,и -нескольких
благородных ученыхмужей,уног которыхдаже мальчик смутно,с каким-то
холодкомнасердце,чувствует, чтотут речь нео подготовке, ао самом
познании, что уже в эту минуту онесть кто-то и становится кем-то.
Вижу я и
однокашниковмоих, иизрезанныепарты, коридорыстарого здания scholarum
piaruml [школы пиаристов(лат.)], -тысячи воспоминаний, живых,как яркий
сон,новсягимназическаяэпоха, всеэти восемь лет -какцелое- до
странностилишенылица и чутьли не смысла, то были годы юности, прожитые
нетерпеливо, бегло, лишь бы скорей прошли.
И в то же время как жадно, как сильно переживает мальчик в эти годы все
то, чтовне школы, все то, что неесть"приуготовление к жизни", но жизнь
сама,- дружба ли это или так называемаяпервая любовь, конфликты, чтение,
кризис врелигиозныхвоззренияхили озорство.Вот- то,вочтоможно
ринуться с головой, что принадлежит емууже теперь,а не после выпуска, не
тогда, когда- какговорят в гимназии -он "будет подготовлен". Большинство
душевных потрясений и таких разнообразных, со столь трагической серьезностью
воспринимаемых ошибок молодости, по-моему, следствие этой низведенной жизни,
в которой разыгрывается нашаюность. Всеэто - чуть ли не месть за то, что
наснепринимают всерьез. Бунтуя против этойхронической временности,мы
жаждем хотьв чем-то житькак можнополнее и подлиннее. Потому это и так,
потомув юные годы такбеспорядочноипорой болезненно прорывается в нас
глупое мальчишество и неожиданно трагическая серьезность.
Жизнь ведь развивается не так, что ребенок постепенно и почти неуловимо
становитсявзрослым;вребенкевнезапно объявляются какие-тоотдельные,
оченьготовые, глубокозрелые чертычеловека, всеэто несовмещено,не
организованов нем, исталкиваетсятак хаотически и нелогично,что порой
похоже на безумие. К счастью, мы, старики, привыкли взирать на это состояние
снисходительно, и мальчикам, которые начинают смертельно серьезно относиться
к жизни, покровительственно даем понять, что это пройдет.
(Как грубо с нашейстороны говорить о счастливой юности! Мы, вероятно,
имеем в виду, что тогда у нас были здоровыезубы и желудки,а что у нас по
многим причинам болела душа - неважно! Иметь бы впереди столько жизни, как
тогда,- сейчас обменялисьбы, кем бы мы нибыли! А я знаю: то была, строго
говоря, наименее счастливая пора моя, пора тоски и одиночества, но знаю- и
я обменялсябы, обеими рукамиухватился заэту зажатуююность - пусть бы
опять так же безмерно, так же отчаянно болела у меня душа!)
VIII
Все это происходилосо мной,как с любым иным мальчиком, но, пожалуй,
нетакбурно,нетакярко.Преждевсегобольшаядоляэтойгоречи,
сопутствующей юности, терялась у меня впостоянной тоске по дому, в чувстве
одиночества, какое испытывает мальчик из провинции в столь чуждой емуи как
бы выше негопоставленной среде.Отец былбережлив, - онпоселил меняв
семьемелкого, обремененногозаботами портного; впервые уменяпоявилось
чувство, что я - небогатый,почти бедный гимназистик, которому подобаетпо
одежкепротягиватьножкиискромненькодержатьсявстороне.Ая был
застенчив и отлично понимал, как презирают меня бойкие городскиемолодчики;
о,эти были вездекак дома,и сколькожеони знали,сколько было у них
общего!Не умея сблизитьсясними, я вбил себе вголову покрайней мере
обогнать их в науках, и я стал зубрилкой, я находил некий смысл жизни, некую
месть, некоеторжествовтом, что переходилиз класса в классsumma cum
laude [с похвалой (лат.