Я уже много раз любовался
вашей станцией".
Старик любил свою станцию, любил все,что имелоотношениек железной
дороге, ноглавной страстью его былипаровозы. Он знал их все наперечет по
номерам ихсерий, зналвсеих достоинства. "Вон тот немного трудноберет
подъем, зато какая форма,господа! А этот, гляньте, длина-то, боже мой, вот
это котел!"Онговорило них, как о девушках, восхищеннои благоговейно.
"Ладно, вывот, смеетесь над этойкургузойи пузатой тридцатьшестеркойс
широкойтрубой, зато возраст-тоунее какойпочтенный, молодой человек!"
Передмашинамискорых поездов онпросто-таки страстнопреклонялся."Эта
низкая, атлетическая труба, эта высокая грудь, аколеса-то, братец, вот где
красота!"Жизнь его обретала настоящийпафос - оттого, что вся эта красота
только пролетала мимо ураганом; ивсе же длянееон начищал свои ботинки,
для нее украшал окна петуниями и следил,чтоб нигде - ни пятнышка. Мой бог,
до чего же простой рецепт для счастливой жизни: то,что мы делаем, - делать
из любви к самому делу!
Иодинбогзнает,каким чудомнаэтойстанцииподобралась такая
коллекция добряков.Молодойтелеграфист,робкийзаика,собирал почтовые
маркии страшно стеснялся этого; всякий разон поспешно прятал их встол,
краснея до корней волос, а мы все прикидывались, будто и незнаем ничего, и
украдкой -в бумагина егостоле,в книгу, которуюон читал, засовывали
марки,какиетолько могли достать. Ихпривозили нам почтовикис поездов.
Вероятно, отдирали со всех писем из-за границы,проходивших через ихруки;
конечно, этогонеполагалось, и потомуначальникнаш делал вид,будто и
понятия об этом не имеет; а на мнележала обязанность заниматься незаконной
частью нашеготайного сговора; тем не менее начальник с кипучим энтузиазмом
помогалустраиватьсюрпризызастенчивому телеграфисту.Несчастныйюноша
находилмарку из Персиив карманестарой тужурки или изКонговсмятой
бумажке,в которойонпринессвойзавтрак;подлампойон обнаруживал
китайскую марку с драконом, из носового платка вытряхивал голубую Боливию. И
каждыйразонмучительнокраснел,аглазаегонаполнялисьслезами
растроганности иизумления; он косился на нас, амы - ни-ни, ничего, мыи
знатьнезнаем,чтобкто-нибудьтутинтересовалсямарками.Счастливы
взрослые, которым дано играть.
Вечнобормочущийсторож,ондесятьразвденькропитперрон
зигзагообразной струйкой воды и ссорится с пассажирами, которые олицетворяют
собой неисправимую стихию беспорядка и суматохи. Лучшевсего не впускать бы
сюда никого, дачто поделаешьс этими бабами, сихкорзинами и узлами! И
сторож всезапугиваетих, ивсе его никто не боится;жизньего трудна и
полнатреволнений, и,лишь когдамимогрохочет скорый,сторож перестает
ворчать и выкатывает грудь.
К вашему сведению, я тут на то и поставлен, чтоб
порядок был.
Старыйламповщик,меланхоличный,страстныйкнигочей;прекрасные,
проникновенныеглаза -такие были упанаМартинекаи у моегопокойного
школьногодруга;вообще ламповщик чем-то напоминал его, и поэтомуя порой
заходилк немувдощатую ламповую посидетьна узкойскамье и заводил со
старым молчуном рассеянные и медлительные разговоры, рассуждая, к примеру, о
том, почему это женщины такие или что может быть после смерти. Кончались эти
беседы покорным вздохом: "А в общем-то, ктоего знает!" Но и этот вздох нес
какое-тоуспокоениеипримиренность.Знаетечто,бедняку уж приходится
принимать земные и загробные дела такими, каковы они есть.
Работник пакгауза, отецдевяти или скольких тамдетей; детиэти тоже
обычно торчали в пакгаузе,но едвакто-нибудь являлся - мгновенно исчезали
за ящиками,словномыши. Этого не полагалось,да чтоделать, когда такое
благословенноеотцовство.Вполденьвсямелюзгаусаживаласьнарампе
пакгауза поросту, один белобрысее другого, и поедала пирожки сповидлом -
скорее всего сцельюустроить себе повидловые усы отуха доуха. Не могу
припомнить лицаихпапаши,помню толькоегоширокиештаны сглубокими
складками, которые, казалось, выражали самое отеческую заботливость.
Ну и так далее:всетакие порядочные,добросовестные, чувствительные
люди - пожалуй,и тообстоятельство,чтоя узнал столько хорошихлюдей,
неотделимо от обыкновенности моей жизни.
Разкак-тостояляза составом, а по другуюсторонуегопроходил
ламповщик со стрелочником, они меня не видели и говорили обо мне.
- ...славный такой,- сказал стрелочник.
- Добрый человек,- медленно пробурчал ламповщик.
Вот так. Теперь все ясно, что ик чему. Скорее же спрятаться от людей,
чтоб привыкнуть к мысли, что я, в сущности, простой и счастливый человек.
XIV
Такаястанция - замкнутый в себе мир; она более связана со всеми иными
станциями,скоторымиеесоединяютпути,чемсмиром потусторону
станционной ограды. Развеещемаленькая привокзальная площадь, где стоит в
ожиданиижелтаяпочтовая повозка, имеет кнам какое-то отношение; ауж в
город мы ходим, как в чужую страну,- город уже не наша территория, и нет у
насснимпочтиничегообщего.Затовотнадпись:"Постороннимвход
воспрещен", - и то,чтонаходитсяпо сю сторону этой надписи,- только для
нас; вы же, прочие, скажитеспасибо,что мыпускаемваснаперрон ив
вагоны. Вы-то не можете повесить у входа в город надпись: "Постороннимвход
воспрещен", недановамтакоеобособленное, неприступноецарство.Мы -
словно остров, подвешенный на стальных рельсах, и на них нанизаныеще и еще
острова, островки - вот все это наше и отгорожено от прочего мира оградами и
запорами, табличками и запретами.