Обратите-ка внимание:ведьи ходим-то мыпо этойсвоей обособленной
территории совсемне так,как обычные люди-мы двигаемся сважностью и
небрежностью,которыеразительно отличаются отвашей суматошной спешки. А
спросите нас о чем - мы слегка склоним голову, как быудивляясь тому, что к
намобратилось существоиного мира. Да, ответим мы, поезд номер шестьдесят
дваопаздываетна семьминут.Вамхочетсязнать, очемразговаривает
дежурный по станциис начальником поезда, высунувшимся изокнаслужебного
вагона?Вамхочется знать, отчего дежурный,стоявшийна перроне, заложив
руки за спину, вдругповернулся и большими,быстрыми, решительнымишагами
направился в канцелярию? Любой замкнутый мир кажется немного таинственным; в
известноймереонсознаетэтоинаслаждаетсяэтимсглубоким
удовлетворением.
Вспоминая то время, я вижу эту станцию как бы сверху, словно маленькую,
чистенькую игрушку; вон те кубики - это пакгауз, и ламповая, иблокпосты, и
домики путевыхобходчиков; посередине между ними бегут игрушечные рельсы, а
коробочкинаних -этовагоны,поезда.Ж-ж-ж - пробегают по игрушечным
рельсамкрохотныепаровозики.Та маленькаятолстая фигурка-начальник
станции,онвышелизвокзалаистал около миниатюрных путей.А другая
фигурка- у неевысокая фуражкаиноги до тогонапряжены,чточуть не
прогнулись, - это я; синяя фигурка - наш сторож, а та, в блузе, - ламповщик;
все такие милые, симпатичные,и всех отличаеттакая приятная явственность.
Ж-ж-ж - внимание,идет скорый! Когда я уже пережил это? Ах, да ведь это как
будто я - маленький мальчикв отцовском дворе: воткнуть щепочкивземлю -
вот изабор, внутри посыпать чистыми опилками и положитьнаних несколько
пестрых фасолин- иэто будут куры,а самая большая фасолина, крапчатая,-
будет петух. Склоняется мальчик над своим игрушечным двориком, над крохотным
миромсвоим, и затаив дыхание -дотогососредоточен! - шепотомкличет:
"Цып-цып-цып!.." Толькотогда дворик мальчика не мог вместить других людей,
взрослых, -утех, у каждого,быласвоя игра, игра в ремесло, в домашнее
хозяйство,в общественные дела;но теперь,когда мы сами стали большими и
серьезными,-всемыиграемв одну общуюигру - игру внашустанцию.
Потому-то мы так ее и украсили, чтоб она была еще более - нашей, и еще более
- игрушкой, да, еще и потому. Все связано между собой - даже то, что станция
была замкнутым миром, обнесеннымоградой и запретами. Всякийзамкнутый мир
становится до некоторойстепени игрой; для тогои создаем мы обособленные,
только наши,ревниво отгороженные области своих увлечений, чтобы можно было
отдаваться любимой игре.
Игра-вещь серьезная, у нее своиправила, свойобязательный строй.
Игра- этоуглубленная,нежная или страстная сосредоточенностьна чем-то
одном, итолько наодном;посемуто, кчему мы привязываемся,да будет
изолировано отвсегоостального,выделеносвоимиправилами,изъятоиз
окружающейдействительности.
Отсюда,по-моему, имояигравувлечение
уменьшатьразмеры: сделайте что-нибудь маленьким, уменьшите его - и оно уже
изъято издействительности, оно больше и глубже стало миром для себя, нашим
миром, в котором мыможем забыть о существовании еще какого-то там другого.
Нувот, теперь нам удалось вырваться из этого другогомира, теперьмы - в
заколдованномкруге,отделяющем насотостальных;вотмир ребенка, вот
школа, вот богемнаякомпания поэта, вот последняя на свете станция; и вот -
чистенький вокзал, дорожки усыпаныпеском, все обрамлено цветами-итак
далее, аподконец-садикпенсионера,последний отграниченныймирок,
последняя тихая, сосредоточенная игра;алые колоскикамнеломки, прохладные
султаны таволжника, а вдвух шагах, на камне,- зяблик склонил голову набок,
поглядывает одним глазком: кто ты?
Оградаизщепочек,воткнутыхвземлю,игрушечныерельсы-они
разбегаются и сбегаются, - игрушка-вокзал, кубики пакгауза и блокпостов; еще
игрушки- семафор,стрелки,разноцветныесигналы, водокачка; коробочки -
вагоныидымящие паровозики;ворчливаясиняяфигуркаполиваетперрон,
толстый господин в красной фуражке;куклас ногами,до того напряженными,
что оничуть ли непрогибаются, - это я. Наверху,вокне, из-за цветущих
петуний, выглядываетеще однакуколка - дочкастарого начальника. Кукла в
форменной фуражке подносит рукук козырьку, куколка в окнепоспешно кивает
головкой-вот ивсе.Вечеромкуколкавыходит, усаживается назеленую
лавочкупод цветущей сиренью и жасминами. А тот,в высокойфуражке, стоит
рядом, и ноги его так напряжены, что чуть ли не прогибаются.
Делается темно, на путях зажглись зеленые и красные огоньки, по перрону
слоняютсяжелезнодорожникисзажженнымифонарями.За поворотом на путях
хрипловскрикиваетгудок- это вечернийэкспресс, и вот уже онгрохочет
мимо, светясь всеми окнами. Но тот, в высокой фуражке, даже не оглядывается,
онзанят болееважнымделом;однако грохотэкспрессакак-тостранно и
волнующе отдается в душах обоих молодых людей, будто повеяло на них дальюи
приключениями, и у бледнойкуколки в темноте заблестели глаза.Ахда,ей
пора домой- иона подает человеку в высокойфуражкедрожащие ичуточку
влажные пальцы. Из ламповой выходит старый ламповщик, бормочет что-то вроде:
"А в общем-то, кто его знает..." Стоит на перроне молодой человекв высокой
фуражке, смотрит вверх на одно из окон. И чтоудивительного -единственная
девушка на острове, единственная молодая женщина в неприступном царстве; это
одно придает ей безмерную,редкостную исключительность. Она прекрасна,ибо
юна и чиста; папенька ее такой добрый человек,а маменька - дама достойная,
почти аристократка, и пахнет как бы сахаром и ванилью.Куколка - немка, что
сообщает ей чуточкуэкзотичности. Мой бог, но ведь и это уже было - был тот
бесенокс непонятной речью... Неужели и впрямь вся жизньсловно отлитаиз
единого куска?
Но вот уже наша парочка сидит на скамейке и разговаривают онибольше о
самих себе; и не жасминцветет теперь, а осенние георгины.