Куколка - немка, что
сообщает ей чуточкуэкзотичности. Мой бог, но ведь и это уже было - был тот
бесенокс непонятной речью... Неужели и впрямь вся жизньсловно отлитаиз
единого куска?
Но вот уже наша парочка сидит на скамейке и разговаривают онибольше о
самих себе; и не жасминцветет теперь, а осенние георгины. Вседелают вид,
будто ине замечают тех, на скамье; старый господин старается и не ходить в
ту сторону, а ламповщик - когда емунеобходимо пройти - уже издали кашляет,
ничего, мол, этоя. Ах, добрые мои, к чему столько деликатности! Будто есть
что-то необычное иредкое в том, что молодой человек по ушивлюблен в дочь
своегоначальника! Так бывает,это -тожечасть обыкновенной,ничемне
примечательнойжизни, ведь вот как в сказкахдля детей:будто добиваешься
принцессы.Всекакна ладони, нои это входит впоэзию таких случаев-
медлитьтрепетно, все не решаться, словномечтаешьо недоступном.Девица
тоже захвачена целиком,но вее душе глубже внедрены правила игры; сначала
протягивать толькокончики нервных пальцев, высматривать молодогочеловека
из-за петуний, притворяясь, будто это она просто так. Атам выясняется, что
молодой человек был тяжело, страшно, смертельноболен; раз так, то уж можно
по-матерински братьегозаруку, уговаривать горячо и нежно:"Выдолжны
беречься, вам надо выздороветь... Я так хотела бы помочь вам!" Вот и мостик,
по которомусбереганаберегпереправляютсяцелые сонмы трогательных,
великодушных,задушевных чувств;потомуже и мостика мало, приходитпора
сжиматьдруг другу руки, чтобпередавать своичувства без слов. Постойте,
когда же этобыло,когда яуже испытывалнаслаждениеоттого,чтоменя
ласкалиижалелив моем горе? Ну да, это было, когда матушка поднимала на
руки ревущее дитя-ахты золотко мое, мой единственный! Еслиб я теперь
захворал- ходил быкомне нестарый чиновник, похожий на черного жука и
совсембез шеи,лежал бы я бледный, в жару, а в комнатумою скользнула бы
куколка с заплаканными глазами, а я притворился бы спящим; она же, наклонясь
надо мной,вдруг всхлипнула бы: "Мой единственный, не умирай!" Точь-в-точь,
кактогдаматушка.Да ибарышне приятно быть какбы маменькой, окружать
другого человека жалостливой заботой; и вот - а глаза у нее полны слез - она
думает: ах, если б он заболел,какбыязаним ухаживала!Она дажене
подозревает, до чего же тем самым присваивает его себе,дочегохочет его
подчинить, хочет, чтоб он принадлежал ей, чтоб не мог противиться, покорился
бы страшной самоотверженности ее любви.
Мы говорим - любовь, а ведьэто целое столпотворенье чувств, их толком
и нераспознаешь.Например,есть нетолько потребностьв том, чтоб тебя
жалели,ноипотребностьпроизводитьвпечатление.Ктвоемусведению,
куколка, я -сильный мужчина с темнымистрастями,сильный и грозный,как
сама жизнь. Ты так чиста и невинна, ты и понятия не имеешь, что это такое. И
водин черныйвечер, заслонивший собоювсе,мужчина начал свою исповедь.
И
водин черныйвечер, заслонивший собоювсе,мужчина начал свою исповедь.
Хочет ли он придать себе весу, или он смиренно раздавлен ангельской чистотой
куколки, которую держит за руку? Не знаю, норассказать надовсе.Прошлые
увлечения. Бесплодная, позорная жизнь вПраге, девки, официанткиипрочие
эпизоды. Куколка- ни гугу, только руку свою вырвала и сидит - замерла; бог
весть какоесмятение чувств осаждает ее. Ну вот ивсе, -душа моятеперь
чиста, искуплена; что же скажете вы мне, чистейшая девочка, что ответите? Не
сказала ничего, лишь порывисто, судорожно, как от сильной боли, стиснула мне
руку - иубежала. Надругой день - нет как неткуколкиза петуниями. Все
кончено;я -грязная, грубая свинья. Исноватакая жечернаяночь,на
скамеечкеподжасминамибелеетчто-то - куколка там;молодойчеловек в
высокой фуражке не осмеливается подсесть к ней, просительно что-то бормочет,
онаотвернулась - наверное, глаза унее заплаканы -иосвобождаетместо
рядом. Рука ее как мертвая;ни словечкаиз куколки невытянешь,- господи,
что ж теперь делать? Ради бога, умоляю, забудьте, что явамвчера говорил!
Она резко повернулась ко мне, мы стукнулись лбами (какв тот раз та девочка
сиспуганными глазами!),но я все женашел ее судорожностиснутыегубы.
Кто-то идетпоперрону,но теперь ужевсе равно; куколка берет мою руку,
кладет еексебе на маленькую, мягкуюгрудь,прижимает ее чуть линес
отчаянием - вот я,вот, и если нельзя без этого - пусть! Нет других женщин,
есть только я; а я не хочу, чтоб ты мог думать о других. Я былвне себяот
раскаяния илюбви.Сохрани бог,куколка, не приму я такой жертвы; и вовсе
этонеобязательно,сменядостаточноцеловатьзаплаканныеглазки,
размазываяслезы,ибытьглубоко,торжественнорастроганным.Куколка
безмерно тронута этим рыцарскимблагородством, онатак благодарна заэто,
такблагодарна,чтоиз однойвосторженной благодарностиидоверчивости
готова была бы отдать и еще большее. Господи, дальше-тоуж некуда; она тоже
понимает это, но в ней прочнее внедрены правила жизни. И онаумненько берет
меня за руку и спрашивает: "Когда мы поженимся?"
В тот вечер она даже не сказала, что ей пора домой,- и зачем бы, теперь
мы спокойны и благоразумны; с этойминутыв чувствахнаших - совершенный,
прекрасный порядок.Само собой разумеется, япроводил ее досамых дверей,
тут мыещепостояли - не торопилисьрасстаться.Бормочущий что-то сторож
скрылсяза какой-то другой дверью, теперь мы совсем одни, и все это - наше:
вокзал, рельсы, красные и зеленые огоньки, вереницы уснувших вагонов. Уже не
станет куколка прятаться за петуниями; теперь онабудет открыто выглядывать
из окна,когданаперрон выйдетмолодойчеловек в высокой фуражке, а он
кинет взгляд на окно и, выпятивгрудь, счастливый и верный, будет исполнять
то, что называют службой.
Но перелистаем, перелистаем книгу дальше; это ведь была не игра, отнюдь
не игра; велика, тяжелалюбовь,даже самаясчастливая-грозна, и давит
человекаогромность ее.