Я
вдругобнаружилв себе небывалое пристрастие к собственности; мне радостно
быть хозяйственным,экономить, откладывать грошик к грошику,-ведь все это
длянас, и в этом мой долг. И наслужбе жестче сделались у меня локти- я
изо всех сил пробиваюсь кверху; сослуживцы поглядывают на менякосо,почти
враждебно, они злыи неприязненны, а мневсе равно; есть у меня дом, умная
жена,естьсвойсобственный,интимныймирдоверия,симпатии,доброго
настроения, а остальные пусть идут ко всем чертям. Сидишь под золотым нимбом
домашней лампы, глядишь на белые, ласковыеруки жены и всласть толкуешь обо
всехэтихзавистливых,недоброжелательных, бездарных людишкахна работе;
они, видишь ли, хотели бы стать на моей дороге... Жена кивает одобрительно и
согласно;с ней можно говоритьобо всем, она поймет:знает - все делается
для нас. Здесь чувствуешь себя сильным и добрым. Только... только б она хоть
раз,смятеннаяимятущаяся,шепнула мне ночью: "О милый, я такпотебе
тосковала!"
XVI
Позднее я получил хорошую, приятную станцию; я был сравнительно молодым
начальником, но разве непользовалсяяотличной репутацией там,наверху?
Возможно, подсобил немного и тесть, не знаю наверное; но я очутился как бы в
родовом имении: вот моя станция, и,когда мы с женой перебралисьсюда, я с
глубоким и праздничным удовлетворением почувствовал;наконец-тодошли, вот
мы и на своем месте, и уж, бог даст, на всю жизнь.
Славнаябыластанция,здесь скрещивалисьпочти толькопассажирские
линии;иместностькрасивая-долинасзаливнымилугами,мельницы
постукивают, а вдали - большиегосподскиелеса сохотничьимизамками. По
вечерамблагоухаетналугахскошеннаятрава,вкаштановыхаллеях
поскрипывают господские экипажи. Осеньювладельцылесных угодий съезжаются
наохоту- дамывлоденовыхплатьях,господавохотничьихкостюмах,
пятнистые псы,ружья в непромокаемых чехлах. Князь имярек, два-три графа, а
порой и особо высокий гость из какой-нибудь августейшей фамилии. Тогда перед
станцией выстраивалисьвожиданииколяскисбелыми упряжками, -грумы,
лакеи, недвижные, словноаршин проглотили, кучера. Зимой наезжали костлявые
лесничиесусами, пышными,каклисий хвост,иблагородныеуправляющие
владениями,- они время отвремени отправлялисьв город покутить всласть.
Короче, такаяэто была станция, на которой все должно было идти безупречно,
как часы; не то что вокзальчик тестя, похожий на украшенное лентами народное
гулянье, атихая, благопристойнаястанция,к которой бесшумно подкатывают
скорые, чтобы высадитьодного-двухважныхгосподс кисточками изшерсти
сернына шляпе, где даже кондуктора запирают вагонные двери тихо иучтиво.
Здесьнеуместныбылибынаивные,болтливыеклумбочкистарогомоего
начальника; уэтой станциидуша другая - что-то вродезамкового двора;а
посему - да будетздесьстрогий порядок,везде - чистый песок, и никакого
тебе кухонного бренчания жизни.
Много пришлось потрудиться,прежде чем я устроил станцию так, какмне
хотелось. До меня то была станция хорошая, но невыразительная; она не имела,
таксказать, своего лица;зато вокруг росли старые, прекрасные деревья,и
тянуло запахами лугов. И из всего этого я сделаю вокзал - чистый, тихий, как
часовня,строгий,как замковыйдвор.А это сотнямелкихпроблем- как
наладить службу,переделать порядок вещей, где отвести местодля ожидающих
экипажей и тому подобное. Я сделаю свою станциюкрасивой - и не букетиками,
какмойтесть,а пассажирскими составами, великолепным порядком, точным и
бесшумным движением. Каждая вещь хороша, когда она на своемместе; но место
это - всегда только одно,и не всякому дано найти его. Но тогда вдруг будто
открывается пространство, шире, вольнее,и предметыобретают болеечеткие
очертания и становятсякак-то благороднее; нувот, теперь в самую точку! Я
строилсвою станциюбезкаменщиков,из тоголишь, что тутужебыло; и
наступил час,когда я был доволен делом руксвоих. Приехал тесть навестить
нас - поднял брови, чуть ли нев изумлении погладил нос. "Что ж, хорошо тут
у тебя",- пробурчал он, беспокойно косясь, - казалось, в эту минутуон не
был уверен, так ли уж нужны его клумбы.
Да, теперь это действительно стала моя станция, впервые в жизни испытал
яощущениечего-тоглубокомоего,личного,полноеидоброеощущение
собственного "я". Жена чувствовала, что я отхожу от нее, что все это я делаю
для себя одного, но она была умна и отпускала меняс улыбкой: иди, иди, там
твое дело,пусть будету тебя свое, а я уж буду оберегать наше.Ты права,
дорогая, кажется,я стал чуточкучуждтому, что было нашим; яи самэто
чувствую и, можетбыть, потому так безмерно внимателенктебе, когда есть
хоть минутка свободного времени, но видишь ведь, сколько работы!
Она смотрит на меня приветливо, по-матерински снисходительно. Иди, иди,
знаю - вы, мужчины, иначе не можете; вы погружаетесь в свое дело, как... как
дети в игру, что ли? Ну да, как ребенок в игру. Ивсе понятно нам без слов,
нетнужды говоритьобэтом; да,ничего неподелаешь,кое-что из нашего
общегобыло принесенов жертву тому, что-только мое. Мояработа,мое
честолюбие, моя станция. А она и вздохом не укорит меня,лишьпорой сложит
наколенях руки да глядит на меня сласковойозабоченностью."Послушай,-
скажет, колеблясь,- может, ненадо тебе так уж много работать, вэтом ведь
нетнужды..." Я слегка нахмурюсь:откуда тебе знать, сколько всегонужно,
чтоб сделать станцию образцовой! Что бы тебе сказать когда-нибудь: "Молодец,
здорово умеешь работать"; а то все - "береги себя" и такое прочее... В такие
минуты я уходил из дому,- видно,надо мне быловновь и вновьубеждаться в
том, что все в порядке и труды мои не напрасны; и немало времени требовалось
мневсякийразнато,чтобы снова находить всделанном мноюподлинную
радость.
Ноневажно.Все равно этобыла образцоваястанция,людиуменя
тянулись чуть не вструнку -словно вкаком-нибудь замке,- такое все было
чистоеичеткое.