Все равно этобыла образцоваястанция,людиуменя
тянулись чуть не вструнку -словно вкаком-нибудь замке,- такое все было
чистоеичеткое.Господа взеленых шляпах,пожалуй,воображали,что я
стараюсь для них, заглядывали ко мне пожать руку, словнохозяину гостиницы,
которыйочень,оченьугодил им,и дамыв лоденовыхплатьяхдружески и
благодарно мнеделалиручкой,дажеихпятнистые собаки вежливовертели
хвостами, когдамимопроходилначальникстанции. Эх вы, многочести; я,
знаетели, все это делаюдлясебя! Чтомне доваших дурацкихгостей из
владетельных домов! По необходимости козыряю и щелкаю каблуками -и будет с
вас. Понимаете ли вы вообще, что такое железная дорога, и такая вот станция,
и порядок, и движение, которое идет так гладко? Мойстарый начальник- тот
понимает:его похвала кое-что да значит; это все равно какесли б отец мой
провел ладоньюпо готовой работе: славносделано.Никто извасне может
оценить, что такое моя станцияисколько я ей отдал. Даже собственная жена
не понимает,хочетсохранитьменядлясебя, потому иговорит:"Береги
здоровье".Она самоотверженная, словнет,она способнапринестисебяв
жертву человеку, но не большому, великому делу. Теперь вот думает:"Были бы
дети, тогдабы имой не так зарывался вработу, больше бы дома сидел".И
натевам,какназло: нет детей.Я-то знаю,чеготы только обэтомне
передумала, отсюдатвое "какбыты непереработался",дато,да се, и
кормишь меня, как лесоруба.Я толстею,я стал огромен - а ничего. И сидишь
ты ссухими глазами, уронивна колени шитье - как уматушки моей,только
матушка чутьчто - сразув слезы. Леглоэтомеждунами,как брешь,не
поможет - теперь тысама судорожно льнешь ко мне,но брешь остается. Потом
ты лежишь без сна, и я не сплю, но мы молчим - боимся, вдруг вырвется слово,
что нам чего-тоне хватает. Знаю, моя хорошая, есть тут несправедливость: у
меня - работа, станция, мне и достаточно, но не тебе.
И начальник станции,прохаживаясь по перрону,слегка разводит руками:
ну, что поделаешь! Зато хоть станция действительно моя,образцовая, чистая,
работает как точнейшая, обильно смазанная машина. Что делать? В конце концов
именно в работе мужчина больше всего чувствует себя в своей стихии.
XVII
Нучто ж, современем все улаживается-время ведьвеличайшая сила
жизни. Жена свыклась, примирилась с тем, что есть; она уже не надеется,что
будут дети,-жена взаменнашла иную миссию. Будто сказала себе:умужа -
работа, а у меня-муж; он содержит в порядке такое огромное дело - я буду
содержать в порядке его. Изобрела множество мелочей, приписав их, неизвестно
почему моим привычкам и требованиям; вот это блюдо мой любит, а от этого ему
нехорошо; он хочет, чтоб стол был накрыт именно так, а не этак, и чтоб здесь
был приготовленумывальникс полотенцем, атамчтобстояли его домашние
туфли; его подушкуследует класть так-то, а ночную рубашку именно так, а не
иначе.
Мой хочет, чтоб все у него было под рукой, мой привык к определенному
порядкуитакдалее.Ивот прихожуя домойитотчаспопадаюв плен
размеренногостроя моих привычек; выдумала ихона, но я обязан подчиняться
им, чтоб не обмануть ее воображения,будто ятак хочу. Самне зная как, я
втягиваюсьвэтусистемупривычек,уготованныхмне,невольноначинаю
чувствовать себя ужасноважным и полным достоинства, потому что моя особа -
центр всего,и я удивленноподнял бы брови, если б домашниетуфли ожидали
меня на пядь в сторонеотобычногоместа. Я сознаю: жена завладевает мною
черезэтипривычки, и чемдалее,тем болееонаменяимисвязывает. Я
поддаюсь охотно, - во-первых, это удобно, а во-вторых, в общем, льстит моему
самоуважению. А скорее всегояпонемногустарею, потому чтомне удобно и
хорошо с этими привычками, как дома.
А женурадует, что онатак царитв бельэтаже вокзального здания,за
окнами,заставленными белымипетуниями. У каждого дня - свой, раз навсегда
определенный, почтисвященный распорядок;яуже наизустьизучилвсе эти
мелкие, каждодневные,приятные звуки. Вот тихонько встаетжена, накидывает
халати на цыпочках уходитв кухню. Там уже заворчалакофейная мельничка,
шепотом отдаются распоряжения,чьи-то руки бесшумно вешаютмойвычищенный
костюм на спинку стула; а япослушно прикидываюсьспящим - дотой минуты,
когда войдет жена, уже причесанная,красивая,и поднимет жалюзи.Если б я
открыл глаза чуть раньше, онаогорчилась бы: "Я тебя разбудила?" И так день
за днем, год за годом; все это вместе называется "мой порядок", но сотворила
егоона и зорко следитзаегоисполнением;она госпожа вдоме, новсе
делается радименя - так унасвсе поделеночестно,по-супружески. Я, в
служебной фуражке, внизу, обхожу станцию от блокпоста кблокпосту,это мое
хозяйство; вероятно, я -могущественный и строгий начальник, потому что все
становятся беспредельно точными иусердными, стоитмне показатьсяв виду;
смотреть - вот главная моя работа. Потом я иду пожать руку усатым лесничим -
они люди многоопытные и знают, что такое порядок.
Господа в зеленыхшляпах ужепочитают долгомподать рукуначальнику
станции; он ведь такаяже неотъемлемая фигура вэтомместе, как священник
или здешний доктор, почему и надлежит поболтать с ним о здоровье и о погоде.
И вечером начальникстанциизаметитмеждупрочим: "Былтут граф имярек,
что-то худо он выглядит". Жена кивнет, - по ее мнению,этопросто возраст.
"Какой там возраст! -запротестую я с обидой человека, которому пошел пятый
десяток,- Ему ведь только шестьдесят!" Жена улыбнется, взглянет на меня, как
бы говоря: ну, ты-то что, ты в расцвете сил; вот что значит спокойная жизнь!
Потом - тишина; лампа жужжит, я читаю газеты, жена -немецкий роман. Знаю -
роман очень трогательный, овеликой и чистой любви,она до сих пор страшно
любит читать подобные вещи, и вовсе ее не смущает, что вжизнивсе не так.
Ведь супружеская любовь - совершенноиное дело; она - тоже часть порядка, и
потом - это полезно для здоровья.