Ведь супружеская любовь - совершенноиное дело; она - тоже часть порядка, и
потом - это полезно для здоровья.
Япишу это, когда она,бедняжечка,давно уже покоитсяв земле.Бог
весть поскольку раз в день вспоминаю о ней, но меньше всего - о месяцах ее
тяжкой болезни передсмертью; яизбегаю этихвоспоминаний. Достранности
мало вспоминаю онашей любви и о первых совместных годах,а больше всего -
как раз о той покойной, неизменной в своемтечении жизни на нашейстанции.
Сейчас у меня хорошая экономка, она заботится обо мне, кактолько может, но
когда, к примеру, яищу носовой платок или шарю под кроватью домашние туфли
- вот тут-то ивижу: господи, сколько любви и внимания было в том порядке и
во всем,что делала жена,ичувствуюсебя до ужаса осиротевшим, и у меня
сжимается горло...
XVIII
Потомнагрянулавойна.Моястанциябыладовольноважнымузлом
транспортировки войск ибоеприпасов, и приставили к нам военного коменданта
- какого-то пьяного сотника, чуть ли не в белой горячке. С утра, пока он еще
помнил себя, он драл глотку, лез в мои дела, саблей грозил путевому мастеру;
я просил начальство заменить его кем-нибудь по возможности более нормальным,
но просьбы мои не помогли, и оставалось только махнуть рукой. Образцовая моя
станция приходила в упадок - больнобыло смотреть; ее затопил бессмысленный
хаос войны,лазаретный смрад, забитые эшелоны, отвратительный осадок грязи.
Наперронах -узлы,семьи, эвакуированные из фронтовойполосы,взалах
ожиданияна скамьях, на заплеванном полу спят, какубитые, солдаты. Ивсе
времяпатрулируютохрипшие,осатаневшиежандармы,ищутдезертировили
несчастных, везущих вмешке немного картошки; всевремя крик,причитания,
людираздраженнорычат другнадруга,их куда-то гонят, как стадо овец,
посредивсейэтойнеразберихиторчитдлинный, доужаса тихийсостав с
ранеными, и слышно, как где-то, прислонившись к стенке вагона, блюетпьяный
сотник.
Господи, какначаля всеэто ненавидеть!Войну, железную дорогу,и
станциюсвою,и все на свете...Мнепротивно былосмотретьнавагоны,
воняющиегрязьюи дезинфекцией,вагоны с выбитымиокнамииисписанными
стенками; опротивели ненужная суета и ожидание, вечно забитыепути, толстые
сестры милосердия и вообще все, что имело отношение к войне. Я ненавидел все
этояростноибессильно;я пряталсязавагонами ичутьне плакалот
ненависти и ужаса, господи Иисусе, не вынесу я этого, этого никто не в силах
вынести! Дома янемог обэтомговорить -жена восторженно,с сияющими
глазами, верила впобеду государя императора.У нас - как и везде во время
войны - дети бедняков лазили на проходящие поезда воровать уголь; раз как-то
один такой мальчуган свалилсяс тендера находу, иему переехалоногу; я
слышалегострашныйвопль,видел,какизокровавленногомясаторчит
раздробленнаякость...Акогдарассказал обэтомжене,онанесколько
побледнелаигорячовоскликнула:"Этобог егопокарал!" Стой порыя
перестал говорить с ней очем бы тони было,чтокасалосьвойны; видишь
ведь, как я устал, как извелся.
..
Однаждына перроне ко мне подошел человек, которого яне сразу узнал;
оказалось, мы вместе учились в гимназии, а теперь он что-то такое в Праге. А
мненеобходимобыловыговориться,здесь-товедьнескемисловом
перекинуться."Приятель,войнумыпроиграем,- зашептал я ему наухо.-
Попомни мои слова - мы здесь будторуку на пульседержим!" Он слушал меня,
слушал,потомтаинственнопробурчал, чтонадо быему сомной кое о чем
потолковать. Мы условилисьвстретитьсяночью завокзалом - этобыло даже
романтично. Он будтобы иеще несколькочехов имеютсвязь поту сторону
фронта;инужныимрегулярныесведенияо перевозкевоенныхгрузов, о
положении срезервами и все такое прочее. "Этоясделаю",-вырвалось у
меня; я сам сейчас же страшно испугался ив тоже время ощутил невероятное
облегчение- будтоотошла судорожная ненависть,душившая меня.Знаю, это
называется "государственная измена"и полагается занее петля;в общем, я
буду доставлять эти сведения, и дело с концом.
Странная пошла жизнь;я словно был невсебе, нопритом чуть лине
ясновидцем; чувство такое, будтонея, но что-то непреодолимое, чужеродное
во мнестроит планы, отдает распоряжения, думаетобо всем. Почти счистой
совестьюя мог бысказать- этонея, это оно!И вскоре так у меня все
наладилось,просто прелесть;всесловнотолько и ждали,чтоб кто-нибудь
взялся за дело; должны же мы, чехи, что-то делать! Заложив руки за спину, на
глазаху жандармов и рыгающего коменданта япринимал сообщения начальников
эшелонов, почтовиков и кондукторов -о том, куда направляютсябоеприпасы и
орудия, как передислоцируются армейские части и так далее. Я держал в голове
всю сеть коммуникаций и, бродяпоперрону с полузакрытыми глазами,сводил
воединовсе,чтоузнавал. Был унас один проводник, отецпятерых детей,
человек печальный и тихий; ему-то я и передавал,чтоследовало, он сообщал
своему брату, рабочему-переплетчикув Праге,а уж как оношлодальше, не
знаю.Очень увлекательно это было - делать такие вещи нa глазах увсех, да
притомеще так организованно; в любуюминуту дело могло провалиться, и все
мы- бородачи иотцы семейств, десятки нас - увязли бы по уши; ребята, вот
был бы крах! Мы знаемэто и немножко думаем об этом, забираясь под перины к
женам, - даразвебабампонять, что такое мужчина! Наносуу нас, слава
богу,не написано, о чеммы думаем. К примеру, как бы там заблокировать ту
илидругую станцию,- подниметсякрик, ругань,идва дня пройдет,пока
пробкарассосется.Или - до чего сквернасмазка военноговремени!И кто
виноват, если загораются буксы? У насстанция забита списанными вагонамии
парализованными паровозами;так что неизвольтебесноваться по телеграфу,
ничего нельзя сделать, не можем датьниодногосостава.Затаивдыхание,
прислушиваешься, как трещит военная мaшина.
Устарикатестяслучилось несчастье:наегостанцииобразовалась
пробка,иназастрявшиесоставы налетелэшелонсоскотомдля фронта;
столкновениенекрупное,-всегонесколькораненых,дакоровпришлось
прирезать на месте,- но старик, истый железнодорожник,от этого помутился
разумоми вскоре помер.