Мне казалось,я выздоравливаю только
радинее, ей на радость, и что смоей стороны это прекрасно и великодушно;
борюсь за свое здоровье для того только, чтоб сделать ее счастливой. Онаже
верит, что спасает меня,возвращает мне жизнь; так не принадлежу ли я ей по
праву, не судьба ли это? Знаю, господи, -конечно, меняслучайноперевели
именно на эту станцию,но страннои как-топоразительно,до чегоже тем
самым и скакой неизбежностью и глубиной осуществилась линия моей жизни. До
тех пор мнеприходилось скрывать мойипохондрический страх, стыдиться его,
какслабости; теперьнето, теперь это сделалось общей чрезвычайно важной
заботой двухлюдей, теперь этостало частьюнашейлюбви,нашим интимным
делом;это было уже не недостаткомили изъяном, а чем-тоположительными
веским, что придает жизни смысл и направление.
Думаю о нашем браке, о том, как тихо и естественно вошло в него это мое
свойство. Жена моя с первойминуты взяла на себя опасенияза мое здоровье,
словно говоря: это нетвое мужское дело, этозабота женщины, не нужно тебе
об этом думать, предоставь все мне. Да, так и было; я мог притворяться перед
самим собой; я, мол, что,-это все она; она такая заботливая, так следит за
гигиеной - что ж, пускай, коли ейэто доставляет удовольствие, а сами будем
тихоньконаслаждатьсяэтой уверенностью, чтоонас позаботятся, чтотак
многоделаетсядля нашего здоровья.Когдаонаждалас полотенцем, чтоб
похлопать меняпо мокрой спинепрежде,чемя вытрусь,-да, конечно, это
казалосьмилойсупружеской лаской,нонасамом делетут был ежедневный
медицинский осмотр; мы никогда не говорили этого друг другу, но знали оба, и
явсегдавзглядывал на нее через плечо - ну, как?Она улыбалась, кивала -
хорошо, мол. И ее умеренная, сдержанная любовь - этоведь было то же самое:
жена держала меняв известных пределах, чтоб избавить меня от необходимости
самому,изстрахазасебя,держатьсявэтихпределах.Ненадотак
неистовствовать, говорила она почти материнским тоном, спи-калучше; и чтоб
никакихкругов под глазами и прочее такое. Поройя сердился нанее, нов
глубине души был ей за то благодарен; я признавал, чтотак для менялучше.
Мне уже ненужно было со страхом прислушиваться ксобственному состоянию -
этузаботуонавзяланасебя. Затоона питаламоечестолюбие -это,
по-видимому,тоже полезно,повышаетинтерес кжизни; без этогомужчина,
пожалуй, и дышать неможет. Расскажи, что тыделал весьдень-итогда
работается охотнее. Или - строить планы на будущее; оптимизм - тоже полезен,
он неотъемлем отупорядоченнойжизни. Все этонапервый взгляд былотак
естественно, такпо-супружескиинтимно; теперь-томне это видится иначе -
теперь-то уж нет никого, кто снял бы с меня этот ужасный, бессильный страх -
не бойся, здесь ты дома, утебя есть все, что нужно, ты здесь под защитой и
в безопасности.
А позже, на своей станции - тогда-то я уже чувствовал себя здоровым как
бык;думаю,именно поэтомужена уже не так была мне необходима, ив этом
причинанекоторого отчуждения.
Она эточувствовала и стараласьсохранить
меня для себя, отсюда и это озабоченное "ты должен больше беречь себя" и так
далее.Тогдауж она хотела бы дать мнедетей - бытьотцом ведь хорошо, а
детей не было... Оставалось ейодно средство -деспотическипечься о моих
удобствах, омоем порядке; она возвела это в настоящий Великий Закон - чтоб
я хорошо ел, много спал и чтоб все было на своем месте.Жизнь, превращенная
впривычку, как-тонадежнее, прочнее; пестоватьсвои привычки - этотоже
своеобразная форма заботы осебе.И опять-такиэто она взяла на себя: она
заботится о моих привычках, а я лишь снисходительно и добродушно принимаю ее
заботы;ведьяэто толькорадитебя,старушка,ужбольнохорошоты
приготовила...Слава богу - человеку нет нужды быть эгоистом,когда онем
так заботятся; у него тогда- честное и мужественное представление,что он
вовсе и не помышляет о своих удобствах, а все его мысли - о деле. А потом, в
концедней своих, он скажет: яжил для своей работы и былау меня славная
жена, то была обыкновенная, хорошая жизнь.
x x x
Ну вот, и третий нашелся, отозвался во мне строптивый голос.
Какой такой третий?
Авот какой: первый-это обыкновенный счастливый человек, второй-
тот, с локтями, которыйвсе хотел взобратьсяповыше, аипохондрик - это и
есть третий. Хoчешь нехочешь, миленький,атут целых три жизни, и все-
разные. Абсолютно, диаметрально и принципиально разные.
А вот же - все вместе и составляло одну будничную, простую жизнь.
Незнаю. Этот,с локтями, никогдане был счастлив; ипохондрик не мог
так неистоворваться кверху; счастливый же просто не мог быть ипохондриком,
ясно! Ничего не попишешь, налицо три фигуры.
И - одна только жизнь.
В том-тоидело. Были бы три самостоятельныежизни -куда бы проще.
Тогда каждая изних была бы цельной,вполне связной, каждаяимела бы свои
закономерностиисмысл...А так получается,чтоэтитрижизни какбы
проникали друг в друга - то одна, то другая...
Нет, нетак,постой! Когда что-тов тебяпроникает,тоэто -как
горячка.Язнаю, у менябывалиночныегорячки, - господи,дочегоже
безобразно все путалось и переплеталось тогда во сне! Но это давно прошло, я
выздоровел; и горячки нет у меня, правда, нету ведь?
Ага, опять заговорил ипохондрик. Милый мой, он ведь тоже все проиграл!
Что проиграл?
Да все: как ты думаешь, если ипохондрику предстоит умереть...
Ах, да перестань!
XXIII
Трое суток не спал; произошло событие, над которымя третий день качаю
головой. Событие-то вовсене великое, не славное,таких в моей жизнии не
бывает,скорее даже неприятный эпизод, в котором я, как мнекажется, играл
немного смешную роль. В тот день после обеда экономка доложила,что со мной
хочет говорить какой-то молодой человек. Я подосадовал: на что он мне, могла
бы сказатьему, что меня нету домаили что-нибудь в этом роде; ну уж, коли
так, впустите его.