Теперь я сказал бы, что меня тревожило и сбивало
с толку - видеть,как перемешиваются их замкнутыемиры. Может, и шумели-то
они так потому, что нарушали какой-то закон.
У каждого был свой мир, мир его ремесла.
Некоторые были табу - как пан Мартинек, или городской дурачок, мычавший
на улицах, или каменотес - этого молчальника изолировало от людей то, что он
был нелюдимивдобавок спирит.Исредимиров взрослыхбылималенькие,
отгороженные от всех, мирки мальчика; были у него дерево, ограда из щепочек,
уголокмежду досками; исполненныетайн места глубочайшего счастья, которое
он не делил ни с кем. Присядь на корточки, затаи дыхание - и вот все слилось
в единый, вездесущий и приятный гул: грохот досок, приглушенные шумы ремесел
- укаменотесастуки,ужестянщикадребезжитжесть, вкузницезвенит
наковальня,кто-тоотбиваеткосу,где-топлачетмладенец,вдали
перекликаются дети, взволнованно кудахчут куры,и мама зовет с порога: "Где
же ты?" Этоведьтолькосказать - городок, а внем между темтакая уйма
жизни-как широкая река: прыгни всвою лодочку и притаись,пусть качает
тебя,пустьуносит-прямо головапойдет кругом,итебечутьлине
страшновато. Спрятаться от всех - это ведь тоже выход в мир.
IV
А мир детей, когда они собираются вместе, -это уже нечто совсем иное.
Одинокийребенок забываетв игре о себе,обовсем, чтоегоокружает, и
забвенье это- вне времени.Вобщиеигры детейвовлечено болееширокое
окружение, иих общий мир подчинен временам года. Никакая скука не заставит
мальчишек игратьвшарики летом.Шарики катаютвесной, как только оттает
земля; это - закон, столь же серьезный и непреложный, как тот, который велит
распуститься подснежникам или печь пасхальные жаворонки - матерям. Несколько
позднее играют всалочки и прятки, ауж школьные каникулы-время всяких
отчаянных похождений: например, бегать вполе закузнечиками иликупаться
тайкомвреке.Ни одинуважающий себямальчишкане ощутитпотребности
зажигать костерлетом;этоделают осенью, когдазапускают змеев.Пасха,
каникулы, рождество, ярмарка,гулянья, храмовый праздник - все очень важные
датыирезкиепереломывремени. Детский годимеет своечередование, он
строгорасчлененпопериодам; одинокий ребенок играет в вечности,стайка
детей - во времени.
Сынишкастоляранебылвэтойстайкеличностью,сколько-нибудь
выделявшейся; на него мало обращали внимания, корили за то, что он маменькин
сын итрусишка. Но разве не он вынес на пасху трещотку, которую вырезал для
него пан Мартинек, разве не добывал щепы для сабель и не было у него сколько
угодночурочек? Адерево-ценныйматериал. Чем был в сравнениисним
мальчишка стекольщика со своими грязными кучками замазки? Вот сынмаляра-
другое дело; раз как-то он выкрасил себе физиономию ярко-голубой краской и с
тех пор пользовался особым почетом. Зато на дворе у столяра были доски, и на
них можно было достойно, молча качаться, а не есть ли и это некое отторжение
от земли,следовательно, исполнениесамойжаркой мечты?Пустьмальчишка
маляра выкрасил лицо голубым: его никогда не звали покачаться.
Зато на дворе у столяра были доски, и на
них можно было достойно, молча качаться, а не есть ли и это некое отторжение
от земли,следовательно, исполнениесамойжаркой мечты?Пустьмальчишка
маляра выкрасил лицо голубым: его никогда не звали покачаться.
Игра есть игра,делосерьезное,дело чести;инет вигре никакого
равенства:тыиливыдаешься,илиподчиняешься. Следуетпризнать,я не
выдавался;я не был ни самым сильным,ни самымсмелымв стае и, кажется,
страдал отэтого. Какой мне прок оттого, что местный полицейский моему отцу
козырял, а маляру - нет! Когда отецнадевалдлинный черныйсюртук и шел в
городской совет, я, ухватившись за его толстый палец, старался шагать так же
широко, как он; эй, мальчишки, видите, какой уменя важный папа! В праздник
вознесения он даже держит одиншест балдахина надсвященником;а когдау
него именины, то накануне вечером приходят местныемузыканты и играют в его
честь! Ипапа стоит на пороге, без фартука, и с достоинством принимает дань
уважения. А я,опьяненныймучительной сладостью гордыни,высматриваю моих
сверстников, которые благоговейно слушают музыку, и, чувствуя легкийозноб,
наслаждаюсь этой вершиноймирской славы и трогаю папу, чтоб все видели, что
я - его. А на другой день мальчишки и знать не хотят о моем триумфе; опять я
- тот, кто ничем не выделяется и кого никто не желает слушать - разве только
япозову их качатьсяк нам во двор. А вот нарочно не позову, лучшесам не
стану качаться; и я, с горя, назло, решил выделяться хотя бы в школе.
x x x
Школа - опять-таки совершенно особый мир. Там детей различают уже не по
отцам, а по фамилиям; их определяет уже не то, что один - сын стекольщика, а
другой- сапожника, а то,чтоодин - Адамец, адругой- Беран. Это было
такоепотрясениедлясынишкистоляра,чтоондолго привыкалкэтому
новшеству. До сих порон принадлежал семье,мастерской, дому, мальчишечьей
компании;атеперьсидитвот,страшноодинокий,средисорокадругих
учеников,большинствокоторых емуне знакомо, с которымине былоу него
никакогообщегомира. Сиделбыс ним рядом папаилимама,пустьдаже
подмастерье Францилидолговязый, грустный пан Мартинек -тогда бы другое
дело;можнобы держаться заего полу и нетерять связи сосвоиммиром;
ощущать егозасобой,какзащиту.Мальчикготовбылразреветься,но
побоялся,что другиепосмеются надним.И никогдаон так и не слилсяс
классом. Другиемальчики вскоре передружились, стали толкать друг друга под
партами, но им-то было легко: не было у них дома ни столярной мастерской, ни
оградыизщепок,внутри усыпаннойопилками, ни силачаФранца,нипана
Мартинека; имне почему было такгорестно тосковать. Сын столяра сидел в
суете класса, потерянный, и горло у него сжималось. Подошел к немуучитель,
сказал ободряюще:
- Ты послушный и тихий мальчик.
Мальчикзалилсякраской,инаглазаегонавернулисьслезыеще
неизведанногосчастья.