Христенек, присланный графом, переодетыйнищим,тщетнобродилболее
двух недель возле двора Жуяни, ища свидания с его уединенной жилицей.Ему
не доверяли и, каконнибилсяиниупрашивалприслугу,кнейне
допускали. Он повел меня на Марсово поле.
Дом Жуяни стоял уединенноиособняком,вглубинедвора,прикрытый
спереди небольшим тенистым садом. Я подошел к двери и тихо ударилскобой.
Из окна, увитого виноградными лозами, выглянуласперванезнакомаямне
горничнаякняжны,дочьпрусскогокапитана,ФранцискаМешеде,потом
видевшийся со мной в Рагузе секретарь княжны, Чарномский.
- От кого? - спросил он, сробкимнедоверием,оглядываяменяиз-за
полураскрытой двери.
Я его едва узнал; кудаделасьегощеголеватостьисамоуверенность!
Наряд на нем был приношенный, волосы не завиты, щеки без румянца, а в ушах
простенькие, недорогие серьги.
- От графа Орлова, - ответил я.
- Есть письмо?
- Да вы пустите меня.
- Есть письмо?-повторил,ужепринимаянахальныйвид,секретарь
княжны.
- Собственной графской руки, - ответил я, подавая пакет.
Чарномский схватил письмо, бегло взглянул на его немецкую надпись,как
бы растерявшись, несколько помедлил и скрылся. Прошло две или триминуты.
Дверь быстро отворилась. Я был впущен.
- Ах, извините, извините! - сказал, отвешиваяпоклоны,Чарномский.-
Представьте, ведь я вас не узнал в мундире: вы так изменились;пожалуйте,
милости просим... желанный гость!
Он до того изгибался и юлил, что мне показался смешным и жалким.
Княжна приняла меня в небольшой горенке, выходившей окнами в задворный,
еще более уединенный сад. Здесь уже не было нидорогихштофныхобоеви
бронз, как в Рагузе, ни золоченых мебелей, ни всей недавней роскоши.Сама
всероссийская княжна Елисавета Тараканова,принцессаВладимирская,dame
d'Azov и пленительница персидского шаха и немецких князей,лежалатеперь
больная на кожаной софе, прикрытая теплой, голубого бархата мантильей, и в
туфлях на куньем меху. В комнате было холодно исыро.Тощеепламячуть
мигало в камине.
Я не узнал княжны. Ее истомленное, заострившееся лицо, с ярким румянцем
на щеках, было еще обворожительно. Глаза улыбались, но они уже были не те:
они напоминали взор красивой, дикой, смертельно раненнойсерны,избегшей
погони, но понимающей свой близкий конец.
- А, наконец и вы! - робко сказала она, улыбаясь. - Выпривезлиответ
графа на мое письмо... я прочла... благодарю вас... что скажете еще?
- Граф ваш покорный слугаипреданныйраб,-ответиля,повторяя
порученные мне слова. - Он весь к вашим услугам и у ваших ног.
Княжна привстала. Оправив пышные волны светлых безпудрыволос,она,
осиливая смущение, дружески протянуламнеруку,которуюяпочтительно
решился поцеловать.
- Меня все, за исключением двух близких лиц, бросили, - произнесла она,
сильно и судорожно кашляявприжимаемыйкгубамплаток,-притомя
несколько некстати и приболела.
.. это, впрочем,пустяки!..небудемоб
этом говорить... Но я, право, без всяких средств... КнязьРадзивилл,его
друзьяипомогавшиемнефранцузы,верители?всеменяоставила,
скрылись... И все это сделалось так неожиданно, скоро... Едвавашаармия
заключила мир с Турцией, услужливые магнаты-поляки бросили меня. Я имэто
вспомню. А теперь скажу откровенно, - прибавила она,улыбаясь,-ну,я
совсем, как есть, безденег,нибайока...нечемплатитьдоктору,за
провизию; кредиторы осаждают, грозит полиция, ведь это ужас, нечем жить.
Проговорив это, княжна опять немилосердно закашляласьиустремилана
меня растерянный, молящий взгляд. Прежней уверенностивнемнебылои
следа.
- Ваша светлость, - сказал я, выполняя даннуюмнеинструкцию,-вот
небольшая помощь, предлагаемая вам графом. Сколько здесь, янезнаю,но
граф предлагает это искренне, от души.
Я вынул и подал княжне запечатанный шифром графа егокредитивнаимя
римского банкира Дженкинса. Она прочла бумагу, провеларукойпоглазам,
взглянула на меня и опять закашлялась.
- Как! - вскрикнула она, с блаженной улыбкой прижимая к груди бумагу. -
И это истина, не шутка?
- Столь важный и высокий сановник, как его сиятельствографОрлов,-
ответил я, - в таких делах не шутит.
Княжна стремительно вскочила с софы, захлопала в ладоши, какдитя,со
смехом и слезами, быстро меняобняла,вскрикнулачто-тоивыбежалав
смежную комнату. Там послышался ее крик: "Безграничный кредит!" - ивслед
за тем еегромкое,истерическоерыдание.Прислугазасуетилась.Вошел
бледный, взволнованный Чарномский.
- Ее высочество так вам благодарна! - сказал он, с чувством пожимая мне
руку. - Вы первый помогли, не изменили данномуслову...Этотакредко;
княжна, впрочем, недаром колебалась-еестолькообманывали.Инаши,
неблагодарные, поманили ее и бросили...ГрафееприглашаетвБолонью,
согласится ли она, не знаю, но надо надеяться, что она решится и последует
на зов графа... Она бесстрашна, предприимчива, смела, какрыцарь,идля
дорогого ей дела, верьте, не побоится ничего.
- Могу ли я это сообщить графу? - спросил я.
- Подождите некотороевремя...вееположении...притомона,как
видите, больна, - ответил Чарномский, - зайдите через день, через два, вам
дадут знать. А пока все держите в величайшей тайне.
- Но здесь есть другие русские, - сказал я. - Они вхожи к княжне, могут
ей повредить; кто они?
Чарномский, покраснев и смешавшись, искоса взглянул на меня иответил,
что об этом не знает ничего. Я удалился. Прошло несколько дней; известий о
княжне не было. Мы с Христенеком бессменно сторожили в соседних австериях,
поглядывая, кто посещает княжну и что будет далее. Первые днивкругдома
Жуяни все было тихо, пустынно. Несколько раз подъезжал врач,проходилав
дом какая-то женщина в черном, с черноювуальюнаголове,по-видимому,
монахиня. Она подолгу оставалась у княжны. Раз, под вечер, слуга кограде
домаподвелкрасивую,наемнуюкарету.