Я отправился несколько позднее. Мне как бы особымвелениемрокабыло
приказано возвратиться на особо снаряженном фрегате"Северныйорел".На
этот фрегат взяли больных и немощных из команды и, между прочим, собранные
с таким трудом в греческихитурецкихгородахвещиграфа-картины,
статуи, мебель, бронзу и иные редкости. То были плоды графских побед и его
усердных в течение нескольких лет приватных собираний. Я увидел при этом и
презенты, полученные графом от княжны, в том числе и ее,стольсхожийс
императрицей Елисаветой, портрет.
Судьбы божьи неисповедимы. Мывыправилибумаги,кончилиснаряжение,
подняли паруса и поплыли. Но едва "Северный орел", нагруженныйбогатством
графа, вышел из гавани, нас встретила страшнаябуря.Немогясказать
фрегату: "Цезаря везешь!" Долго мы носились по морю, отброшенные спервак
Алжиру, потом к Испании. За Гибралтаром у нассорвалообемачтыивсе
паруса, а вскоре мы потеряли руль.
Более недели нас влекло течениемилегкимветромвдольафриканских
берегов, к юго-западу. Все пали духом,молились.Надесятыесутки,со
вчерашнего дня, ветер окончательно затих. Я пишу... Номожнолиожидать
спасения в таком виде? Фрегат, как истерзанный в битве, безжизненный труп,
плывет туда, куда его несут волны.
Еще минулбезнадежныйитягостныйдень.Близитсясновастрашная,
непроглядная ночь. Громоздятся тучи; опять налетаетветер,пошелдождь.
Берега Африки исчезли, нас уносит прямо на запад.Волныхлещутоборт,
перекатываясьчрезопустевшую,разореннуюпалубу.Течьвтрюме
увеличилась. Измученные матросы едва откачиваютводу.Пушкиброшеныза
борт. Мы по ночам стреляем из мушкетов, тщетно взываяопомощи.Вморе
никого не видно. Нас, погибающих, никто не слышит.Трагическая,страшная
судьба! Гибель на одиноком корабле, без рассвета, безнадежд,своенною
добычею полководца...
Где же конец! У каких скал или подводных камней нам сужденоразбиться,
пойти ко дну? Оплата за деяния других. Роковая ноша графа Орлова не угодна
богу.
...Три часа ночи. Моя исповедь кончена. Бутыль готова. Допишуи,если
не будет спасения, брошу ее в море.
Еще слово... Я хотелсообщитьИренпоследнеенапутствие,последний
завет... Ей надо знать... Боже, чтоэто?ужеликонец?Страшныйтреск.
Фрегат обо что-то ударился, содрогнулся... Крики... Бегуккоманде.Его
святая воля...
Бутыль была брошена за борт со вложенною внеететрадьюизапиской.
Последняя была на французском языке: "Кому попадется этарукопись,прошу
отправить ее в Ливорно, на имя русской госпожи Пчелкиной,аеслиеене
разыщут, то в Россию, в Чернигов, бригадиру ЛьвуРакитину,дляпередачи
его дочери, Ирине Ракитиной.
Мая 15-17, 1775 года.
Лейтенант русского флота Павел Концов"
* ЧАСТЬ ВТОРАЯ. АЛЕКСЕЕВСКИЙ РАВЕЛИН *
18
Лето 1775 года императрица Екатерина проводила вокрестностяхМосквы,
сперва в старинном селе Коломенском, потом в купленном укнязяКантемира
селеЧернаяГрязь.
Мая 15-17, 1775 года.
Лейтенант русского флота Павел Концов"
* ЧАСТЬ ВТОРАЯ. АЛЕКСЕЕВСКИЙ РАВЕЛИН *
18
Лето 1775 года императрица Екатерина проводила вокрестностяхМосквы,
сперва в старинном селе Коломенском, потом в купленном укнязяКантемира
селеЧернаяГрязь.Последнее,вчестьновойхозяйки,былоназвано
Царицыномисовременем,поеемысли,должнобылозанятьместо
подмосковного Царского Села.
У опушки густого леса, среди прорубленных вековечныхкленовидубов,
был наскоро выстроен двухэтажный деревянный дворец, с кое-какими службами,
скотным и птичьим дворами.
Из окон нового дворца императрица любовалась рядомобширных,глубоких
прудов,окруженныхлесистымихолмами.Нанеоглядныхскошенныхлугах
копошились белые рубахи косцов и красные и синие поневы гребщиц. Заэтими
лугами виднелись другие, ещенетронутыекосой,цветущиелуга.Далее
чернели свежераспаханные нивы, упиравшиеся в новые зеленые холмы и луга. И
все это золотилось и согревалось безоблачным вешним солнцем.
Здесь жилось просто и привольно. В наскороприноровленные,весьдень
раскрытые окна несся запах сена и лесной древесины. В них налетали среки
ласточки, с лугов стрекозы и мотыльки.
Свита с утра рассыпалась по лесу, собиралацветыигрибы,ловилав
прудах рыбу, каталась по окрестным полям.
Екатерина, тем временем, в белом пудромантеле ивчепценазапросто
причесанных волосах, сидявверхнейрабочейгоренке,писаланаброски
указов и письма к парижскому философу и публицисту барону Гримму.
Она ему жаловалась, что ее слуги не дают ей более двух перьеввдень,
так как им известно, что она неможетравнодушновидетьклочкачистой
бумаги и хорошо очиненного пера, чтоб неприсестьинеподдатьсябесу
бумагомарания.
И в то время, когдацелыймирломалголовунадполитикойрусской
императрицы: чтоименноонапредприметотносительноразгромленнойею
Турции? или повторял запоздалые вести об укрощенномзаволжскомбунте,о
недавней казни Пугачева и озахваченнойвЛиворнотаинственнойкняжне
Таракановой, - Екатерина с удовольствием описывала Гримму своихкомнатных
собачек.
Этих собачек при дворе звали: сэрТомАндерсон,аегосупругу,во
втором браке, леди Мими, или герцогиня Андерсон. Они были такие крохотные,
косматые, с тоненькими умными мордочками и упругими, уморительно,ввиде
метелок, подстриженными хвостами.Усобачекбылисвоиособые,мягкие
тюфячки и шелковые одеяла, стеганные на вате рукой самой императрицы.
Екатерина описывала Гримму, как она с сэром Томом любит сидеть у окна и
как Том, разглядывая окрестности, опирается лапой о подоконник, волнуется,
ворчит и лает на лошадей, тянущих барку у берега реки.Видыоднообразны,
но красивы. И сэр Том с удовольствием глядит на холмы и леса инатихие,
тонущие в дальней зелени сады и усадьбы, за которыми в голубойдаличуть
виднеются верхи московских колоколен.