Ясиротой,вофицерскомчине,прибылиз
петербургских морских классов на побывку кбабушке.ЕезвалиАграфеной
Власьевной и тоже Концовой. У бабушки, поблизостигородаБатурина,были
богатыесоседиподеревне,Ракитины,отставнойбригадир-вдовецЛев
Ираклиевич и его дочка Ирина Львовна.
То дасе,ездавракитинскуюцерковь,потомвтамошниехоромы,
свидания, прогулки, ну - молодые и полюбились друг другу.Моичувствак
Ракитиной были страстны,неудержимы.Ирен,пленительная,смуглаяис
пышными черными волосами, стала для меня жизнью, божеством, накотороея
день и ночь молился. Мыобъяснились,сблизились,неведомодлядругих.
Боже, что это были за мгновения, что за беседы, клятвы! Началась пересылка
страстныхграмоток.Явсегдалюбилмузыку.Ирендивноигралана
клавикордах и пела из Глюка,БахаиГенделя.Мывиделисьчасто.Так
тянулось лето, дорогие, памятные дни!ОдноизмоихписемкИрен,по
несчастной случайности, попалось в руки ее отца. Был ли Ракитин к дочке не
в меру строгисуров,уговориллиееотказатьсяотменя,променяв
преданного и верного ей человека на иного... только горько, тяжело о том и
вспомнить.
Была осень и, как теперь помню, - праздник. Мы собирались в ракитинскую
церковь. Кто-то въехал к нам во двор. Разряженный ливрейскийлакейподал
бабушке, привезенный им от Ракитиных, запечатанный пакет. Сердце мое так и
ойкнуло. Предчувствиесбылось.Бабушкеотносительноменябылприслан
точный и бесповоротный отказ.
"Простите, мол, матушка Аграфена Власьевна, ваш Павел Евстафьевичвсем
достоин, всем хорош и пригож, - писал бригадир Ракитин, - но моейдочери,
извините, он не пара и напрасно с ней пересылается объяснениями. Пустьне
гневается, а мы ему были и будем, кромеозначенного,друзьямиижелаем
вашему крестнику и внуку найти стократ лучшую и достойнее его".
Сразило меня это письмо.Померксветвглазах.Вижу-пресеклось
дорогое,чаемоесчастье.Гордецы,богачи,свойственникиРазумовских,
Ракитины без жалости презрели небогатого, хоть икоренного,можетбыть,
древнее их дворянина. Спесь и знатность родства, близкого ко дворубывшей
императрицы, взяли верх над сердцем. И прежде было слышно, что отецАриши
прочил свою дочь во фрейлины, в высший свет.
- Бог с ними! - твердил я как безумный, ходяпонекогдаприветливым,
ныне мне опостылым светлицам бабушки.
День был пасмурный, срывалсямелкийдождь.Явелелоседлатьконя,
бросился с отчаяния в степь, прискакал к лесу, граничившему сракитинскою
усадьбою, и носился там по полям и опушке, как тронувшийсявуме.Ветер
шумел в деревьях. Поля были пусты. К ночи я подвязал коня к дереву и садом
из леса подошел к окнамАришинойкомнаты.Чтояперечувствовалвте
мгновения! Помню, мне казалось-стоиттолькодатьейзнать,иона
бросится ко мне, мы уйдем на край света.
Чтояперечувствовалвте
мгновения! Помню, мне казалось-стоиттолькодатьейзнать,иона
бросится ко мне, мы уйдем на край света. Безумец, я надеялся ее видеть,с
нею обменяться мыслями, наболевшим горем.
- Брось отца, брось его, - шепталя,вглядываясьвокна.-Онне
жалеет, не любит тебя.
Но тщетно: окна были темны и нигде в смолкнувшем доменебылослышно
людскогоговора,несказывалосьжизни.Двеследующихночияснова
пробирался садом к дому, сторожил у знакомой горенки,откудапреждеона
подавала мне руку, бросала письма, не выглянет ли Ирен, несообщитлио
себе какой вести. Посылал ей тайно и письмо - ответа не было. В однуночь
я даже решил убить себя у окна Ирен, ухватился даже за пистолет.
"Нет, - решил я тогда, - зачем такая жертва? Быть может, онапроменяла
меня на другого. Подожду, узнаю, может быть, и впрямьнашелсясчастливый
соперник".
После я узнал, да уже поздно, чтоРакитин,написавмнеотказ,увез
дочку в дальнее поместье своих родных, куда-то на Оку, где некоторое время
ее держал под строгим присмотром.
3
Бабушку не менееменясразиломоеположение.Она,спустянеделю,
призвала меня и объявила:
- Твой риваль тобоюугадан;этодальнийродичРакитиных,князьи
камергер. Я узнала стороной, Павлинька, его нарочито выписали,онуних
гостил во время твоих исканий и помог им уехать без следа. Забудь, мон анж
[мой ангел (фр.)], Ирену: она, очевидно, в батюшку - гордячка;утешишься,
даст бог, с другою!
Я сам был обидчив и горяч. "Бабушка права,-мыслиля,решаясьвсе
бросить и забыть. - Если бы Ирен былассердцем,онанашлабыслучай
написать мне хотя бы строку".
Помню одну ночь, когда яусебянашелдобытыйуодноголюбителя,
переписанный для Ирен и ей не отданный, гимн из "Ифигении", новой итогда
еще не игранной оперы Глюка. Я со слезами сжег его.
После долгих душевных страданий и отчаяния, яуехализродныхмест.
Прощание с бабушкой было трогательным. Оба мы как бы предчувствовали,что
более не увидимся.
Аграфена Власьевна в тотжегод,безменя,простудилась,говеяв
ближнем монастыре, недолго хворала и умерла. Я осталсянасветеодинок,
как былинка в поле.
Покинув Концовку, я некоторое время скитался в Москве, где имелдоступ
в семейство графов Орловых, потом в Петербурге, все допытываясь ородичах
Ракита - на, жившихзаОкой,всенадеясьещеперекинутьсявестьюс
изменницей Ирен, - никто мне о них не далсведений.Мойотпускещене
кончился; я был свободен, ноуженичтоменянеманиловсвете.Что
оставалось делать, предпринять?
Вести с юга, из-за моря, между тем, наполняли в то время все умы.Было
начало турецкой войны.Счастливаямысльменяозарила.Яобратилсяв
коллегию морских дел и стал хлопотатьонемедленномсвоемпереводена
эскадру в греческие воды.