Везя сведения о ней и ееписьмо,ядействовалвоимядолгаофицера,
подкупленный и некоторою жалостью к ней, как к женщине.
8
Корабль высадил меня в Анконе. Отсюда я поспешилвБолонью,где,по
слухам, в то время находилась штаб-квартира командующего эскадрой.
Граф Алексей Григорьевич Орлов, хотя и победительприЧесме,вдуше
недолюбливал моря и, сдав ближайшее заведование флотом старшемуфлагману,
контр-адмиралу Самуилу Грейгу, большую часть времени проживал насуше.К
подчиненнымонбылотменноласковидобр,любилпростыешуткии,
окруженный царскою пышностью, был ко всем внимателен и доступен.
Мне была памятна жизнь графа в Москве до последней кампании в греческие
воды, прославившей его имя. Орловы были не чужды моей семье. Покойныймой
отец был их сослуживцем в оны годы, и я, проездом изморскихклассовна
родину, не раз навещал их московский дом. Граф Алексей Григорьевичбылв
особенности любимцем Белокаменной. Исполинская, пышущаяздоровьемфигура
графа Алехана, как его зваливМоскве,егокрасивыегреческиеглаза,
веселый беспечный нрав и огромное богатство привлекли в егогостеприимные
хоромы все знатное и незнатное Москвы.
ДомграфаАлексеяГригорьевича,кактеперьпомню,находилсяза
Московской заставой, у Крымского брода, невдали от его подмосковногосела
Нескучного.
Москвичивдомеграфалюбовалисьгобеленевскимиобоями,надиво
фигурчатыми изразцовыми печами с золоченыминожками,собраниемдревнего
оружия и картин.Егогородскойсадбылукрашенпрудами,бассейнами,
беседками, каскадами, зверинцем и птичником. А у графскихворот,вокне
сторожевого домика, висела клетка с говорящим попугаем, который выкрикивал
перед уличными зеваками:
- Матушке царице виват!
На баснословныхпирахграфаАлексеяГригорьевича,застолом,под
дорогими лимоннымиипомеранцевымидеревьямиеготеплиц,послухам,
нередко садилось по триста и более особ.
Русак в душе, граф любил угощать гостей кулачнымибоями,песенниками,
борцами, причем и сам мерилсясилой.Онгнулподковы,завивалузлами
кочергу, валил за рога быка и потешал Москву особыми шутками.
Так однажды, в осмеяние возникшей страсти щеголей к лорнетамиочкам,
онпослалнагуляньепервогомаявСокольникиодногоизсвоих
приживальцев. Одетый наездником последний, среди гуляющихюныхмодников,
стал водить чалого хромогомерина,наглазахкоторогобылиогромные,
оправленные жестью очки, с крупною надписью на переносице: "А ведьтолько
трех лет!"
Но более всего граф привлекал ксебевниманиенадивосоставленною
псовою охотою исвоимирысаками.НиодналошадьвМосквенемогла
сравниться сскакунамиграфа,смесьюарабскойкровисанглийскоюи
фрисландскою.
НиодналошадьвМосквенемогла
сравниться сскакунамиграфа,смесьюарабскойкровисанглийскоюи
фрисландскою.
На конском бегу, перед домом у Крымского брода, граф Алехан зимой,как
теперь его вижу,накрохотныхсаночках,алетомнадрожках-бегунцах
собственноручно проезжал свою знаменитую, белую, без отметин Сметанкуили
ее соперницу, серую в яблоках, Амазонку.
Народ гурьбой бежал за графом, когда он, подбирая вожжи, вромановском
тулупчике или в штофном халате, появлялся в воротах на храпящей белогривой
красавице, покрикиваятремСеменам,главнымсвоимнаездникам:Сеньке
Белому - оправить оцененную уздечку, Сеньке Черному - подтянутьподпругу,
а Сеньке Дрезденскому - смочить кваском конскую гриву.
Граф был игрив и на письме.
Все знают его письмо о славной чесменской победе к его брату Григорию:
"Государь братец, здравствуй! За неприятелем мы пошли, к немуподошли,
схватились, сразились, разбили,победили,потопили,сожглиивпепел
обратили. А я, ваш слуга, здоров. Алексей Орлов".
Это письмо ходило у нас в копиях по рукам.
Прирожденному гуляке, кулачному бойцу ивесельчаку,графувпрежние
годы, до войны, никогда и во сненеснилосьбытьморяком.Ондажек
командованию флотом в Италии явился по сухому пути. Говорили онеммного
при восшествии государыни на престол. После Чесмызаговорилиещеболее.
Для многих он был загадкой.
На смотры и свои парадные, по-придворному, приемыАлексейГригорьевич
являлся с пышностью, в золоте, алмазах и орденах. Между тем,нагулянья,
как в Париже, выезжал вдруг среди чопорной, гонявшейсязанимзнатине
только без пудры и в круглой мещанской шляпе, но даже впростомкафтане,
из серого и нарочитогрубогосукна.Я,какидругие,малоугадывал
внутренние побуждения графа и часто отегословнедоумевал.Претонкий,
великого ума был человек.
Я горел нетерпением снова после стольдолгойразлукиувидетьграфа,
хотя данное мне поручение княжны сильно менясмущало.Передвыездомиз
Рагузы я письменнопредупредилграфаосвоемизбавленииоттуроки
сообщил, что везу ему вести о некоей важной, случайно открытой ивиденной
мною особе. Долго длилось мое странствие по Италии; в горах япростудился
и некоторое время пролежал хворый у одного сердобольного магната.
Наконец я добрался до Болоньи.
Не без трепета, отдохнув сдорогиипереодевшись,яприблизилсяк
роскошному графскому палаццо в Болонье, узнал, что граф дома,ивелело
себе доложить. За долгую неволю в плену можно было ожидать доброго привета
и награды, но я был в сомнении, каквстретитменяграфзасвиданиеи
переговоры, без разрешения начальства, с опасною претенденткою.
Могли, разумеется, взглянуть на это такисяк.Иеслибыменяпо
совести спросили, как я гляжу на эту особу, я в то время усомнился бы дать
искренний ответ. Доходили до меня в Рагузе кое-какие сомнительные вестио
ее прошлом, о каких-то связях.