А это, конечно, был случай особый. Мы сами не знали почему, но так
уж онобыло.Мырадовалисьчему-тостольженеосязаемому,какплоть
светового луча. Итырешилсявыпитьпраздничныйстаканчикперно.Ав
нескольких шагах от нас два матроса разгружали барку,имыпредложилиим
выпить с нами. Мы окликнули их сверху, с веранды. И они пришли. Просто взяли
и пришли. Так естественно было их позвать - наверно, как раз потому,чтов
душе у нас, неизвестно отчего, был праздник. Конечно же,онинемоглине
отозваться. Итак, мы чокнулись!
Пригревало солнце. Теплым медом оно омывало тополя на другомберегуи
равнину до самого небосклона. Нам становилось все веселей, апочему-бог
весть. Но так надежно, без обмана светило солнце итекларека,итрапеза
наша была настоящей трапезой, и матросы пришли на зов, ислужанкаподавала
нам так весело, приветливо,словновозглавлялапразднество,которомуне
будет конца. Ничто не нарушало наш покой, от хаоса и смятениянасзащищали
прочные устои цивилизации. Мы вкусили некоегоблаженства,казалось-все
мечты сбылись и не осталось желаний, которые можно бы поверятьдругдругу.
Мы чувствовали себя чистыми, прямодушными, мудрыми и снисходительными. Мы бы
несумелиобъяснить,чтозаистинаоткрываласьнамвовсейсвоей
очевидности. Но намивладеланеобычайнаяуверенность.Уверенностьпочти
гордая.
Так сама Вселенная черезнасявляласвоюдобруюволю.Уплотнялись
звездныетуманности,отвердевалипланеты,зарождалисьпервыеамебы,
исполинский труд жизни вел отамебыкчеловеку-ивсетаксчастливо
сошлось, чтобы через нас завершиться этой удивительной радостью.Правоже,
это настоящая удача.
Так мы наслаждались, мы без слов понимали друг друга, и наш пир походил
на священнодействие. Служанка, будто жрица,скользилавзадивперед,ее
движения убаюкивали нас, мы чокались с матросами, точно исповедовали однуи
ту же веру, хоть и не сумели бы ее назвать. Один из матросов былголландец.
Другой - немец. Когда-то он бежал от нацизма, в Германии его преследовали за
то, что он был коммунист, а может быть, троцкист,иликатолик,илиеврей
(уже не помню, какой ярлык стал поводом для травли). Но в тот час матроса не
определял никакой ярлык. Важна была сущность.Тесто,изкоторогослеплен
человек. Он был просто друг. И всех нас соединило дружеское согласие. Ты был
в согласии с нами со всеми. И я тоже. И матросы, и служанка. О чем мы думали
так согласно? О стакане перно? О смысле жизни? О том, какой славныйвыдался
день? Мы бы и это не сумели высказать словами. Но согласие нашебылостоль
полным, столь прочным и глубоким, покоилось назаконахстольочевидныхв
своей сути, хоть их и не вместить в слова, что мы готовыбылибыобратить
этот деревянный домишко в крепость, и выдержать в немосаду,иумеретьу
пулемета, лишь бы спасти эту суть.
Какую же суть?.. Вот это как раз и трудно объяснить! Боюсь, что я сумею
уловить не главное, а только отблески.
. Вот это как раз и трудно объяснить! Боюсь, что я сумею
уловить не главное, а только отблески. Нередко слова бессильны, и,пожалуй,
истина ускользнет. Не знаю, поймут ли меня, скажу одно: мы бы охотно пошли в
бой, лишь бы спасти нечто в улыбке матросов, и твоей, имоей,ивулыбке
служанки, спасти чудо,сотворенноесолнцем,котороенеустаннотрудилось
миллионы лет, - и победным завершением еготрудовсталаэтанашасовсем
особенная улыбка.
Самое важное чаще всего невесомо. Здесь какбудтовсеговажнейбыла
улыбка.Частоулыбкаиестьглавное.Улыбкойблагодарят.Улыбкой
вознаграждают. Улыбкой дарят тебе жизнь. И есть улыбка, ради которой пойдешь
на смерть. Эта особенная улыбка освобождала от гнетущейтоскинашихдней,
оделяла уверенностью, надеждой и покоем - вот почему, чтобы вернейвыразить
мою мысль, я не могу не рассказать еще об одной улыбке.
IV
Это случилось в Испании, я там был корреспондентомвднигражданской
войны. Часа в три ночи яопрометчивоявилсябезовсякогоразрешенияна
товарную станцию посмотреть, как грузятсекретноеоружие.Вполутьме,в
суете погрузки моя дерзость, пожалуй, осталась бы незамеченной. Но явызвал
подозрения у ополченцев-анархистов.
Все вышло очень просто. Я и не слыхал как они, мягко, бесшумноступая,
окружили меня и вот уже обступили вплотную, будто сжаласьосторожнаярука.
Дуло карабина легонько уперлось мневживот,имолчаниепоказалосьмне
торжественным. Наконец я догадался поднять руки.
Я заметил, что они пристально смотрят не в лицо мне, а намойгалстук
(мода анархистского предместья не одобряла подобных украшений).Иневольно
съежился. Я ждал выстрела - в те времена судбылскорый.Новыстрелане
последовало. Несколько мгновений совершенной пустоты,всезамерло,только
грузчики двигались словно в каком-то неправдоподобном танце, где-товином
мире... а затем мне кивком велели идти вперед, и мы не спеша зашагаличерез
рельсы сортировочной станции. Меня захватили в полном безмолвии, без единого
лишнего движения. Так действуют обитатели морских глубин.
Вскоре я очутился в подвале, где размещался теперь сторожевой пост. При
чахлом свете убогой керосиновой лампы сидели еще ополченцы и дремали,зажав
между колен карабины. Они равнодушно,вполголосаперекинулисьнесколькими
словами с моими провожатыми. Один из них меня обыскал.
Я говорю по-испански, но каталанского не знаю. Все же японял,чтоу
меняспрашиваютдокументы.Аязабылихвгостинице.Яответил:
"Гостиница... Журналист..." - но совсем не был уверен, что меня понимают. Из
рук в руки переходилаулика-мойфотоаппарат.Кое-ктоизополченцев,
которыепреждезевали,усталообмякнувнаколченогихстульях,теперь
скучливо поднялся и прислонился к стене.
Да, всего отчетливей здесь ощущалась скука. Скука и сонливость. Уэтих
людей словно уже не осталось сил хотькчему-тоотнестисьсовниманием.