Словасъедаютпочтивесь
кислород,и язапыхался уже от трех слов. Я прихожу в себя, но я еще слаб,
очень слаб...
- Так что же было, господин капитан?
- Нет... ничего.
- Право, господин капитан, вы говорите загадками!
Я говорю загадками. Но зато я жив.
- ...мы их... оставили с носом!..
- О, господин капитан, до поры до времени!
До поры до времени: впереди - Аррас.
Итак,несколькоминутядумал, чтоуже не вернусь, ивсе-такине
обнаружил в себе того жгучего страха, от которого, говорят, седеют волосы. И
явспоминаю Сагона. Вспоминаю отом,что рассказал нам Сагон,когдадва
месяца назад, через несколько дней послевоздушного боя,в которомон был
сбит во французской зоне, мы навестилиего в госпитале. Чтоиспытал Сагон,
когда, окруженный истребителями, словно поставленный ими к стенке, он считал
себя на краю гибели?
IX
Как сейчасвижу егона госпитальнойкойке. Прыгая с парашютом, Сагон
зацепилсязахвостовоеоперениеиразбил себе колено,ноондажене
почувствовал толчка.Лицо ирукиунегодовольно сильно обожжены,но в
конечном счетесостояние его невнушаеттревоги. Он рассказываетоб этом
происшествиинеторопливо,безразличнымтоном,словноотчитываетсяв
выполненной работе.
-...Японял,чтоонистреляют,когдасовсехсторонувидел
трассирующие пули.Приборнаядоска уменяразлетелась.Потомя заметил
легкий дымок, ну совсем легкий! Откуда-тоспереди. Я подумал, что это... вы
же знаете, там соединительная трубка... Пламя было несильное...
Сагонморщится,напрягая память. Ему кажется важным,чтобы мы знали,
сильное было пламя или несильное. Он колеблется:
- А все-таки... там был огонь... Тогда я велел им прыгать...
Потому что огонь за десять секунд превращает самолет в факел!
- Тут я открыл люк. И зря. Пламя потянуло в кабину... Мне стало немного
не по себе.
На высоте семь тысяч метров паровозная топка изрыгает прямо вам в живот
потоки пламени, а вам немного не по себе! Я не хочу грешить против Сагонаи
потомуне станупревозноситьегогероизмилиего скромность.Сагон не
признал бы за собой нигероизма,нискромности. Онсказал бы:"Нет, мне
действительно стало немного не по себе..." И он явно старается быть точным.
К томуже я убежден, что поле действия сознания весьма невелико. Разом
оно вмещает толькочто-то одно.Есливы деретесь на кулакахизахвачены
стратегиейбоя,вынеощущаетеболи отударов.Когда во времяаварии
гидроплана я был уверен, что тону, ледяная водапоказалась мне теплой. Или,
точнее говоря, моесознание неотзывалосьна температуруводы.Оно было
поглощено другим. Температура воды мне не запомнилась.
Температура воды мне не запомнилась. Так и сознание Сагона
было поглощено техникой прыжка. Мир Сагона ограничивался рукояткой откидного
люка,кольцом парашюта, которое он искал, и техникой спасенияэкипажа. "Вы
прыгнули?" Молчание. "Есть кто-нибудь на борту?" Молчание.
- Я решил, что остался один. Я решил, что можно прыгать... (Лицо и руки
у него уже были обожжены.) Я приподнялся, перетащил ногу через борт кабины и
задержался на крыле. Потом наклонился вперед: гляжу, штурмана нет...
Штурман, убитый наповал огнем истребителей, лежал в глубине кабины.
- Тогда я сдвинулся назад, посмотрел - стрелка нет...
Стрелок тоже был мертв.
- Я решил, что остался один...
Он соображал:
- Если бы язнал... я мог бы опять влезть в кабину... Горело не так уж
сильно... Ядолгодержался накрыле. Прежде чем выбратьсяизкабины,я
поставил самолет на кабрирование. Машина шла правильно, дышать было можно, я
чувствовал себянеплохо. Да-да, я долго держался на крыле... Я не знал, что
делать...
Перед Сагоном вовсе не возникалокаких-либонеразрешимыхпроблем: он
считал, чтоостался набортуодин,самолетего горел, а истребители все
заходили и заходилина него, поливая егопулями.ИзрассказаСагона нам
стало ясно одно: онне испытывал никакихжеланий.Он ничего не испытывал.
Времениу него было сколько угодно. Делатьемубылосовершенно нечего. И
постепеннояпознавалэтостранноеощущение,иногдасопровождающее
неизбежность близкой смерти: вдругтебе становится нечего делать... Как это
непохожена всякие басни о дух захватывающемнизвержениив небытие! Сагон
оставался там, на крыле, словно выброшенный за пределы времени.
- А потом я прыгнул, - сказал он, - прыгнул неудачно. Меня закрутило. Я
боялсяслишкомранодернуть закольцо,чтобы не запутатьсяв парашюте.
Подождал, пока не выровняюсь. О, ждал я долго...
Итак, Сагону запомнилось, что отначалаидоконца происшествияон
чего-то ждал. Ждал, пока пламя станет сильнее. Потом, неизвестночего, ждал
на крыле. И во время свободного падения по вертикали на землю тоже ждал.
И этобыл Сагон, да, этобыл заурядный Сагон, ещеболее простой, чем
обычно, Сагон,который, стоянад бездной, с недоумением и досадой топтался
на месте.
Х
Вот ужедва часа мыпарим в атмосфере, где давлениевнесколько раз
ниже нормального. Экипажпонемногу изматывается. Мы почти не разговариваем.
Раза дваяещепопытался осторожно нажать на педали. Но я не упорствовал.
Каждый раз меня охватывало все то же чувство сладкого изнеможения.
Дютертрзадолго предупреждает меняовиражах,необходимыхемудля
фотосъемки. Якое-как выкручиваюсь,хотя штурвал почтисовсемзамерз.Я
создаю крен и беру штурвал немного на себя, машина с грехом пополам входит в
вираж, и Дютертр успевает заснять кадров двадцать.
- Какая высота?
- Десять двести.