..
Я все еще думаю о Сагоне... Человек всегда остается самим собой. Все мы
разные люди. Ив себесамом я всегдаобнаруживал лишь самогосебя. Сагон
зналодноголишь Сагона. Тот, кто умирает, умирает тем, кем он был. И если
смерть постигла простого шахтера, умирает простойшахтер. Где оно, то дикое
безумие, которое выдумывают писатели, чтобы нас потрясти?
ВИспанииявидел, как из-под обломковразрушенногоснарядомдома
извлекличеловека,которогооткапывалинесколькодней.Безмолвнои,
казалось, внезапно оробев, толпа окружила его - его, вернувшегося чуть ли не
стого света.Покрытыймусором ищебнем, почти обезумевшийотудушья и
голода,онбыл похож на ископаемое чудовище. Когдакое-кто,осмелившись,
началзадавать ему вопросы,а он ступымвниманиемстал прислушиваться,
робость толпы сменилась чувством неловкости.
Ключи, которыми пробовалиотпереть егосознание, не подходили, потому
чтониктоне умелзадатьему главныйвопрос.Егоспрашивали: "Чтовы
чувствовали... О чемдумали... Что делали..." - словно перебрасывали наугад
мостки через пропасть. Такхватаютсязапервое попавшееся средство, чтобы
привлечь внимание погруженногов ночь глухонемого слепца, которого пытаются
спасти.
Но когда человек смог отвечать, он сказал:
- Да-да, я слышал какой-то треск...
Или еще:
- Мне было тяжело. Это тянулось долго... Ох как долго...
Или:
- Болела поясница, сильно болела...
И этот человек рассказывал нам только об этом человеке. Больше всего он
говорил о часах, которые потерял...
-Ужя искалих,искал... хорошие были часы... но в этойкромешной
тьме...
Разумеется,жизньнаучилаегоощущатьтечениевремениилюбить
привычныевещи.Идля восприятиясвоего мира,пустьдаже ограниченного
обвалом и тьмой, он располагал чувствами лишь того человека, каким он был. И
наглавный вопрос, которогоникто таки несумел емузадать, но который
вертелся у всех на языке: "Кем вы были? Кого вы открыли в себе?" - он мог бы
ответить только одно: "Самого себя".
Ниприкакихобстоятельствах в человеке неможетпроснуться кто-то
другой, окомон прежденичегонеподозревал. Жить-значитмедленно
рождаться. Это было бы чересчур легко - брать уже готовые души!
Порою кажется,будто внезапное озарениеможетсовершенно перевернуть
человеческуюсудьбу. Ноозарениеозначаетлишьто,чтоДухувнезапно
открылся медленно подготовлявшийсяпуть. Ядолгоизучалграмматику. Меня
учили синтаксису. Во мне пробудили чувства. И вдруг в мое сердце постучалась
поэма.
Конечно,сейчас яне чувствуюникакой любви, но если сегодня вечером
что-тооткроетсямне, значит яужераньшетрудился иносилкамнидля
невидимого сооружения.
Ясам готовлю свое празднество, ия невправе буду
говорить, что внезапно во мне возник кто-то другой, потому что этого другого
создаю я сам.
Отвсех моих военных приключений я не жду ничего, кроме этой медленной
подготовки. Она окупится потом, как грамматика...
Это медленное изматывание притупиловнас ощущение жизни. Мы стареем.
Задание старит. Чего стоитполетна большой высоте?Соответствует ли один
час, прожитый на высоте десять тысяч метров, неделе, трем неделям или месяцу
нормальной жизниорганизма,нормальнойработысердца,легких,артерий?
Впрочем, невсе ли равно!Моиполуобморокисостарилименянавека;я
погрузилсявстарческую безмятежность. Все, чтоволноваломеня,когда я
снаряжался в полет, кажетсятеперь затерянным в бесконечно далеком прошлом.
А Аррас - в бесконечно далекомбудущем. Ну авоенные приключения? Где они,
эти приключения?
Всего минут десятьназад я едва не погиб, арассказатьмне не о чем,
развечто окрохотных осах,промелькнувшихпередо мнойзатри секунды.
Настоящее же приключение длилось бы десятую долю секунды. Но никто из нас не
возвращается, не возвращается никогда, чтобы о нем рассказать.
- Дайте-ка левой ноги, капитан.
Дютертр забыл, что педали замерзли. А мне вспоминаетсяпоразившая меня
в детствекартинка. Онаизображала,нафоне северногосияния,странное
кладбищепогибших кораблей, затертыхполярнымильдами. В пепельномсвете
вечных сумерекони простирали свои обледеневшиеруки. Среди мертвого штиля
ихвсе еще натянутые паруса хранили отпечаток ветра, как постельсохраняет
отпечаток нежного плеча. Но чувствовалось, что они жесткие и ломкие.
Здесь тоже все замерзло. Рычаги замерзли. Пулеметызамерзли. И когда я
спросил у стрелка:
- Как пулеметы?
Он ответил:
- Не работают.
- Ладно.
Вреспиратор кислородной маския выплевываюледяныеиглы. Времяот
времени сквозь гибкую резину приходится раздавливать ледяную пробку, которая
не дает мнедышать! Когда я сжимаю трубку, я чувствую,какв рукеу меня
трещит лед.
- Стрелок, кислород в порядке?
- В порядке.
- Какое давление в баллонах?
- Гм... Семьдесят...
- Ладно.
Время длянас тожезамерзло. Мы- три седобородых старца.Ничтоне
движется. Ничто не торопит. Ничто не страшит.
Боевые подвиги? Однажды майор Алиас почему-то предупредил меня:
- Будьте осторожнее!
Бытьосторожнее,майорАлиас?Какимобразом?Истребители поражают
сверху,словномолния.Летящийвышенаполторытысячиметровотряд
истребителей, обнаружив вас под собой, может не торопиться. Онманеврирует,
ориентируется, занимает выгодную позицию. А вы еще ничего незнаете.Вы-
мышь, над которой простерлась тень хищника.