.вслед за этим виражом повернет и весь сонм наших поклонников..."
Дать левой... дать левой...
Легко сказать! Ослепительно красивой женщине не удается ее вираж.
- Если будете петь... вам не поздоровится... господин капитан.
Неужели я пел?
Впрочем, Дютертр отбивает у меня всякую охоту к легкой музыке:
- Я почти закончил съемку. Скоро можно снижаться к Аррасу.
Можно... Можно... разумеется! Надо пользоваться удобным случаем.
Вот так штука! Рукоятки сектора газа тоже замерзли...
И я думаю:
"На этойнеделе из трех вылетевших экипажей вернулся один. Стало быть,
шансов очень мало.Но даже если мы вернемся, нам нечего будет рассказать. В
жизни мнеслучалось совершать то, что принято называть подвигами: прокладка
почтовыхлиний,столкновения вСахаре, ЮжнаяАмерика...Новойна -не
настоящий подвиг, война - это суррогат подвига. В основе подвига - богатство
связей, которые онсоздает, задачи, которые он ставит, свершения, к которым
побуждает.Простаяиграворлянку еще не превратится в подвиг, даже если
ставкой в ней будетжизнь или смерть. Война это не подвиг. Война - болезнь.
Вроде тифа".
Быть может, когда-нибудь потом я пойму, что моим единственным настоящим
подвигом во время войны было то, что связано с комнатой на ферме в Орконте.
XI
В Орконте, деревне близ Сен-Дизье, гдесуровой зимой тридцать девятого
годабазироваласьмояавиагруппа,яжилвглинобитномдомике.Ночью
температура падала настолько, что вода вдеревенском кувшине превращалась в
лед, и потому, преждечем одеваться, я первым делом затапливал печь. Но для
этогомнеприходилосьвылезатьиз теплойпостели, где яблаженствовал,
свернувшись калачиком.
Для меня не было ничего лучше этого простого монастырского ложа вэтой
пустой и промерзшей комнате. Здесь я вкушал безмятежный покой после тяжелого
дня. Здесьянаслаждался безопасностью. Мне здесьничто не угрожало. Днем
моетелоподвергалосьсуровымиспытаниямбольшойвысоты,днемего
подстерегалисмертоносныеосколки.Днемономоглостатьсредоточием
страданий, его могли незаслуженноразорвать на части. Днем мое тело мнене
принадлежало.Больше не принадлежало.Его могли лишить рук, ног,изнего
могли выпустить кровь. Потому что -иэто тоже только на войне - ваше тело
превращаетсяв склад предметов, которыевам ужене принадлежат.Является
судебный исполнитель и требует ваши глаза. И вы отдаете ему свою способность
видеть. Является судебный исполнитель и требуетваши ноги. И вы отдаете ему
свою способность ходить.Являетсясудебный исполнитель с факелом и требует
всюкожу свашеголица.Ивотвы становитесьстрашилищем,потому что
откупились от судебногоисполнителя своеюспособностью дружескиулыбаться
людям. Итак, тело, которое в тотсамыйдень могло оказаться моимврагом и
причинить мне боль, тело, которое могло превратиться в фабрику стонов, - это
телопокаещеоставалосьмоимдругом,послушнымиблизким,уютно
свернувшимся калачиком и дремлющим на простыне, и не поверяло моему сознанию
ничего,кромерадости бытия, ничего, кроме блаженногопохрапывания.
Но я,
хочешь нехочешь, должен был извлечьего из постели, вымыть ледяной водой,
побрить,одеть, чтобы в таком безупречномвиде предоставить в распоряжение
стальныхосколков. Имнеказалось, что, извлекая своетело из постели, я
словновырываю дитяизматеринскихобъятий,отрываюего от материнской
груди, от всего, что в детстве ласкает, нежит, защищает тело ребенка.
Итогда, хорошенько взвесив и обдумавсвоерешение, оттянув егокак
только можно, я, стиснув зубы, одним прыжком бросалсяк печке, швырял в нее
охапку дрови обливал ихбензином. Затем, когда пламя охватывалодрова, я
вновь совершал переход через комнату и опять забирался в постель,гдебыло
еще тепло,иоттуда,зарывшись пододеялаи перину,одним только левым
глазомследилзапечкой.Сначала она неразгоралась,потом напотолке
начиналипробегать отсветывспышек. Потом огонь охватывалвсю охапку: так
веселье охватывает гостей на удавшемся празднике. Дрова принимались трещать,
гудетьи напевать.Становилосьвесело, как надеревенской свадьбе, когда
гости подвыпьют и начинают шуметь и подталкивать друг друга локтями.
А иногда мне казалось, что мой добрый огонь неусыпно охраняет меня, как
проворный сторожевой пес, который преданно служит хозяину. Глядя на огонь, я
тайно ликовал. И когда праздник был уже в полном разгаре, и тениплясали на
потолке, и звучала эта жаркая золотистая музыка, а в углах печи громоздились
горы раскаленныхуглей,когдався комнатанаполняласьволшебным запахом
смолы и дыма, - тогда я прыжком покидал одного другаради другого, ябежал
от постелик огню, предпочитая более щедрого, и, право, не знаю, поджаривал
ли ясебе живот илисогревал сердце. Из двух соблазнов я малодушно уступал
болеезаманчивомусверкающему,тому,которыйшумнееиярчесебя
рекламировал.
Итактрираза:сперва, чтобырастопить печь, потом, чтобы улечься
обратно и, наконец, чтобы вернуться и собрать урожай тепла, - три раза стуча
зубами,япересекалледянуюпустынюмоейкомнатыи визвестноймере
постигал,что такоеполярная экспедиция. Я несся через пустыню к блаженной
посадке, и меня вознаграждал этот жаркий огонь,плясавшийпередо мной, для
меня, свою пляску сторожевого пса.
Все это как будто пустяки. Но для меня это было настоящим подвигом. Моя
комната с очевидностьюявила мне то, чегояникогда не смог бы открытьв
ней, если бы мне случилось попасть сюдав качествепростого туриста. Тогда
она показаласьбы мне ничем не примечательнойпустойкомнатой с кроватью,
кувшином и плохонькой печью. Я зевнул быв нейраз-другой - и только.Как
могя распознать три ее облика, три заключенных в нейцарства: сна, огня и
пустыни?Какмог я предугадать все превращения тела, которое сначалабыло
теломребенка,прильнувшего кматеринскойгруди, согретыми защищенным,
потомтеломсолдата,созданнымдлястраданий,потомтеломчеловека,
обогащенногорадостьюобладанияогнем,этойсвятыней,вокругкоторой
собирается племя? Огоньвоздаст честьихозяину, иегодрузьям.