Он послалбыв
полет над Аррасом только представление об этом тике. В хаосе навалившихся на
него задач, в этой низвергающейся лавинемы сами распались на куски. Голос.
Нос. Тик. А куски не волнуют.
Это относится не только кмайору Алиасу, но ико всем людям. Когда мы
хлопочемобустройстве похорон,то, какбы мы ни любили умершего,мы не
вступаемвсоприкосновениесосмертью. Смерть - это нечто огромное.Это
новаяцепьсвязейсмыслями,вещами,привычкамиумершего.Этоновый
миропорядок.С виду какбудтоничегонеизменилось,насамом жеделе
изменилосьвсе. Страницы вкнигетеже,но смысл еесталиным.Чтобы
почувствоватьсмерть, мыдолжны представить себе те часы, когда намнужен
покойный. Именно тогданам его и недостает. Представить себе часы, когда он
мог бы нуждаться в нас.Но он внас больше не нуждается. Представитьсебе
час дружеского посещения. Ипочувствоватьего пустоту.Мы привыкли видеть
жизнь в перспективе. Но в день похорон нет ни перспективы, нипространства.
Покойный в нашем сознании еще разъят на куски. Вдень похоронмы суетимся,
пожимаем руки настоящим илимнимымдрузьям,занимаемся мелочами. Покойный
умрет только завтра, в тишине. Он явитсянам всвоейцельности, чтобыво
всей своей цельностиоторваться от нашегосущества. Итогдамызакричим
оттого, что он уходит и мы не можем его удержать.
Я не люблюлубочных картинок,изображающих войну. На них суровый воин
утирает слезу и прячетволнение за ворчливыми шутками. Это вранье.Суровый
воин ничего не прячет. Если он отпускает шутку, значит, шутка у него на уме.
Дело не в личных достоинствах. Майор Алиас - сердечный человек. Если мы
не вернемся, он, возможно, будет оплакивать нас больше, чем кто-либо другой.
При условии, что вего сознании будем мы, а нете или иные частности.При
условии,что наступит тишинаи он сможетвоссоздатьнас. Потому что если
сегодняночью преследующий нас судебныйисполнитель сновазаставит группу
перебазироваться,товлавинезаботсломавшеесяколесокакого-нибудь
грузовика на время вытеснит нашу смерть из его сознания. И Алиас забудет нас
оплакать.
Так и я, отправляясь на задание, думаю не о борьбе Запада с нацизмом. Я
думаю о насущных мелочах. О бессмысленностиполетанад Аррасомнавысоте
семисотметров. Обесполезностиожидаемыхотнассведений. О медленном
одевании,которое кажетсямнеоблачением в одеждусмертника. Апотомо
перчатках. Я потерял перчатки. Где, черт побери, я раздобуду перчатки?
Я уже не вижу собора, в котором живу.
Я облачаюсь для служения мертвому богу.
III
- Давай быстрее... Где перчатки? Нет... Не эти... поищи в моем мешке...
- Что-то не вижу, господин капитан.
- Ты остолоп.
Всеони остолопы. И тот,который не может найти мои перчатки.И тот,
другой, из штаба, со своей навязчивой идеей полета на малой высоте.
И тот,
другой, из штаба, со своей навязчивой идеей полета на малой высоте.
- Я просил тебя датьмне карандаш. Уже десять минут,как я прошу дать
мне карандаш... Есть у тебя карандаш?
- Есть, господин капитан.
Нашелся-таки разумный человек.
- Привяжик карандашу тесемку. Ипривесь егомнесюда,вотк этой
петле... Послушайте, стрелок, вы что-то не торопитесь...
- Потому что я уже готов, господин капитан.
- А! Ладно...
Ну а штурман? Я переключаюсь на него.
- Как там дела, Дютертр? Все в порядке? Рассчитали курс?!!
- Курс готов, господин капитан.
Ладно. Курс готов. Безнадежное задание...Спрашивается, естьли смысл
обрекать на гибель экипаж ради сведений, которые никому не нужныи которые,
даже если кто-нибудь из нас уцелеет и доставит их, никогда и никому не будут
переданы...
- Наняли бы они себе спиритов, там, в штабе...
- Зачем?
- Дачтобы мы моглипередать им вечером, через вертящийся столик, эти
их сведения!
Я не в восторге от своего выпада, но продолжаю ворчать:
- Ох уж эти штабные! Сами бы летали на эти безнадежные задания!
Какдолго тянетсяцеремониал одевания,когда ты понимаешь, что вылет
безнадежный, истарательно снаряжаешьсятолько для того,чтобы изжариться
заживо. Не так-то просто натянуть один задругим трислоя одежды, нацепить
на себяцелыйворох аппаратуры,которую носишь, какстарьевщик, наладить
подачу кислорода, систему обогрева, телефоннуюсвязь между членами экипажа.
Дышуя через эту маску.Резиновая трубка связывает меня с самолетом- она
так женеобходима, как пуповина. Самолет регулирует температуру моей крови.
Самолетобеспечивает мою связь с людьми. У меня прибавились органы, которые
служат как бы посредниками между мной имоим сердцем. Скаждойминутойя
становлюсьвсеболеетяжелым,болеегромоздким,болеенеподвижным.Я
поворачиваюсьсразувсемтуловищем,и,когда наклоняюсь,чтобыпотуже
затянуть ремниили застегнутьнеподдающиеся "молнии",уменятрещат все
суставы. Старые переломы причиняют мне боль.
- Подай-ка сюдадругойшлем. Я уже стораз говорил тебе,что старый
больше не надену. Он жмет.
Дело в том,что на большой высотечерепкаким-то чудомраспухает. И
шлем, которыйна земле тебе впору,навысотедевять тысяч метров сжимает
кости, как в тисках.
- Так это же другой, господин капитан. Я вам его сменил...
- А! Ну ладно.
Я,конечно,ворчу,но безвсяких угрызенийсовести, потомучтоя
совершенно прав! Впрочем, все это не имеет ни малейшего значения. Какраз в
эту минуту яв самом центретой внутреннейпустыни,о которой я говорил.
Здесьоднилишь обломки. Ядаже нестыжусь,что мечтаюо чуде, которое
изменило бы ход сегодняшних событий.