Но земные толщи хранили безмолвие. Но плечами я ощущал
силу притяжения - все ту же, гармоничную, неизменную, данную навека. Да, я
неотделим отродной планеты-так гребцы затонувшей галеры, прикованные к
месту свинцовым грузом, навеки остаются на дне морском.
Затерянный впустыне, окруженный опасностями, беззащитный среди песков
извезд,отрезанныйотмагнитныхполюсовмоейжизнинемымидалями,
раздумывалянад своей судьбой. Я знал: нато, чтобвозвратитьсяк этим
животворным полюсам,если только меня не разыщет какой-нибудь самолети не
прикончат завтрамавры, уйдут долгие дни, недели и месяцы.Здесь у меня не
оставалось ничего. Всеголишь смертный, заблудившийся среди песков и звезд,
я сознавал, что обладаю только одной радостью - дышать...
Зато вдоволь было снов наяву.
Они прихлынули неслышно, как воды родника, исперва я не понял, откуда
она, этаохватившая меня нега.Ни голосов, ни видений, только чувство, что
рядом кто-то есть,близкий и родной друг, и вот сейчас, сейчас я его узнаю.
А потом я понял - и, закрыв глаза, отдался колдовству памяти.
Былгде-топарк, густо заросший темными елями и липами, и старый дом,
дорогой моему сердцу. Что за важность, близок он или далек, что за важность,
еслион и не может ни укрыть меня, ни обогреть, ибо здесь он толькогреза:
он существует -и этого довольно, в ночи яощущаю его достоверность. Я уже
не безымянное тело, выброшенное на берег, я обретаю себя-в этомдомея
родился,памятьмояполна его запахами, прохладой его прихожих, голосами,
что звучали в егостенах. Даже кваканье лягушек в лужах - и то донеслось до
меня. Мне так нужны были эти бесчисленные приметы, чтобы вновь узнать самого
себя,чтобыпонять,откуда,изкаких утратвозникает в пустыне чувство
одиночества, чтобы постичь смысл еемолчания, возникающегоиз бесчисленных
молчаний, когда не слышно даже лягушек.
Нет, я уже не витал межпесков и звезд. Эта застывшая декорация больше
ничегомне неговорила. И дажеощущение вечности,оказывается,исходило
совсемне от нее. Передо мною вновь предстали почтенные шкафы старого дома.
Заприоткрытыми дверцамивысились снеговыегорыпростынь. Тамхранилась
снеговая прохлада. Старушка домоправительница семенила, как мышь, от шкафа к
шкафу,неутомимопроверялавыстиранноебелье,раскладывала, складывала,
пересчитывала."Вот несчастье!" -восклицала она, заметив малейший признак
обветшания,-ведь это грозилонезыблемостивсего дома!-исейчас же
подсаживалась к лампеи, нежалеяглаз,заботливоштопала и латалаэти
алтарные покровы,этитрехмачтовыепаруса, неутомимаявсвоемслужении
чему-то великому - уж не знаю, какому богу или кораблю.
Да, конечно, я должен посвятить тебе страницу, мадемуазель. Возвращаясь
из первыхсвоих путешествий, я всегда заставал тебя с иглой вруке, год от
года утебя прибавлялось морщин и седин, но ты все так же утопала по колена
в белых покровах, все так же своими руками готовила простыни без складок для
наших постелейискатерти безморщинкидля нашегостола, для праздников
хрусталя и света.
Я приходил в бельевую,усаживался напротив и пытался тебя
взволновать, открытьтебеглазана огромный мир,пытался совратитьтебя
рассказамио своих приключениях, о смертельных опасностях.Аты говорила,
чтояничуть непеременился. Ведь я и мальчуганом вечноприходил домой в
изорваннойрубашке("Вотнесчастье!")и сободраннымиколенками, ипо
вечерамнадо быломеняутешать,совсемкаксегодня. Данетже,нет,
мадемуазель!Я возвращаюсь уже не из дальнего уголка парка, но с края света
и приношу с собойдыханиепесчаных вихрей, терпкийзапах нелюдимых далей,
ослепительноесияние тропическойлуны!Ну конечно,говорила ты, мальчики
всегданосятсякак угорелые,ломаютруки иногииеще воображают себя
героями. Да нет же, нет, мадемуазель,я заглянул далекозапределы нашего
парка!Зналабы ты, как мала, как ничтожна его сень. Ее инезаметишь на
огромной планете, среди пескови скал,среди болот и девственныхлесов. А
знаешь литы, что есть края, гделюди при встречемигом вскидывают ружье?
Знаешь литы, мадемуазель, что есть на свете пустыни, там ледяными ночами я
спал под открытым небом, без кровати, без простынь...
- Вот дикарь! - говорила ты.
Как я ни старался, она оставалась тверда инепоколебима всвоей вере,
точноцерковный служка. И мне грустнобыло, чтожалкаяучасть делаетее
слепой и глухой...
Но в ту ночь в Сахаре, беззащитный среди песков и звезд, я оценил ее по
достоинству.
Незнаю, чтосомной творится. В небе столько звезд-магнитов, а сила
тяготенияпривязываетменякземле.Иестьещеиноетяготение,оно
возвращает меня к самому себе. Я чувствую, комногому притягиваетменя моя
собственнаятяжесть! Мои грезы кудареальнее, чем этидюны, чем луна, чем
все эти достоверности. Да, не в том чудо, что дом укрывает наси греет, что
эти стены- наши. Чудо в том, что незаметно он передает нам запасы нежности
- и она образует в сердце, в самой его глубине, неведомые пласты, где, точно
воды родника, рождаются грезы...
Сахара моя, Сахара, вот и тебя всю заворожила старая пряха!
V. ОАЗИС
Я уже столько говорил вамопустыне, что, прежде чем заговорить о ней
снова, хотел бы описать оазис. Тот, что встает сейчас у меня передглазами,
скрывается не в Сахаре. Носамолет обладаетеще одним чудеснымдаром - он
мгновенно переносит васвсамое сердценеведомого. Ещетакнедавновы,
подобно ученому-биологу, бесстрастно разглядывали в иллюминатор человеческий
муравейник-города,чтообосновалисьнаравнинах,и дороги,которые
разбегаютсяот них во все стороныи, словнокровеносные сосуды, питают их
соками полей.Но вотзадрожала стрелка высотомера-итравы, только что
зеленевшиедалековнизу,становятся целыммиром. Вы-пленниклужайки
посреди уснувшего парка.
Отдаленностьизмеряется нерасстоянием.