Ведь они уже приручили игуану, мангусту,
лису, обезьяну и пчел. И вся эта компания жила мирно и дружно, будто в новом
земномраю.Девушкиобращаливсехживыхтварейвсвоихподданных,
завораживали их маленькими ловкими руками, кормили, поили,рассказывалиим
сказки - и все, от мангусты до пчел, их заслушивались.
И я ждал- вот сейчасэти две проказницы, беспощадным зорким взглядом
насквозь пронизавсидящегонапротивпредставителядругогопола,втайне
вынесут ему приговор - скорый и окончательный. Так мои сестры, когда мы были
детьми, выводилибаллы впервые посетившим насгостям.И когдазастольная
беседа на миг стихала, вдруг звонко раздавалось:
- Одиннадцать!
Ивсей прелестью этой цифры наслаждались толькосестры дая. Теперь,
вспоминая эту игру, я внутренне поеживался. Особенно смущало меня, что судьи
были стольмногоопытные.Ониведьпрекрасноотличали лукавыхзверей от
простодушных, по походке своей лисы понимали, хорошо она настроена или к ней
нынчене подступишься, иничутьнехужеразбиралисьвчужих мысляхи
чувствах.
Я любовался этой зоркой,строгойичистой юностью,но былобы куда
приятнее,еслибыонипеременилиигру.Апока,опасаясьполучить
"одиннадцать", я смиренно передавал соль,наливал вино, но, поднимая глаза,
всякий развидел на их лицах спокойную серьезность судей, которых подкупить
нельзя.
Тут не помогла быдаже лесть - тщеславие им былочуждо. Тщеславие, но
не гордость: они были о себе столь высокого мнения, что я ничего похожего не
осмелился бы высказать им вслух.Не пытался я и покрасоваться перед нимив
ореоле моегоремесла,ведь иэто недляробких- забратьсяна вершину
платана только затем, чтоб поглядеть, оперились ли птенцы, и дружески с ними
поздороваться.
Пока я ел, мои молчаливые феи так неотступно следили за мной, так часто
я ловилна себеих быстрые взгляды, что совсем потерял дар речи. Наступило
молчание, и тут на получто-то тихонько зашипело,прошуршалопод столом и
стихло.Япогляделвопросительно. Тогда младшая,видимо, удовлетворенная
экзаменом, всеже не преминулаещеразокменя испытать; впиваясь в кусок
хлеба крепкими зубами юной дикарки, она пояснила невиннейшим тоном - конечно
же в надежде меня ошеломить, окажись я все-таки недостойным варваром:
- Это гадюки.
Иумолклаоченьдовольная,явнополагая,чтоэтогообъяснения
достаточно длявсякого, еслитолькоон не круглыйдурак. Старшаясестра
метнулав меня быстрый, как молния, взгляд, оцениваямое первоедвижение;
тотчас обе как ни в чем небывало склонилисьнад тарелками, и лицауних
были уж такие кроткие, такие простодушные... У меня поневоле вырвалось:
- Ах вон что... гадюки...
Что-то скользнуло у меня по ногам, коснулось икр- и это, оказывается,
гадюки...
На свое счастье,я улыбнулся.
..
На свое счастье,я улыбнулся. Ипритом от души - притворная улыбка их
бы не провела.Но я улыбнулсяпотому, чтомне было веселоиэтотдом с
каждой минутой все больше мне нравился,и еще потому, что хотелось побольше
узнать о гадюках. Старшая сестра пришла мне на помощь:
- Под столом в полу дыра, тут они и живут.
- И кдесяти вечеравозвращаются домой, - прибавила младшая. - А днем
они охотятся.
Теперь уже я украдкой разглядывал девушек. Безмятежно спокойные лица, а
где-то глубоко- живой лукавый ум,затаеннаяусмешка.И это великолепное
сознание своей власти...
Я сегодня что-тозамечтался. Всеэтотак далеко. Что сталосмоими
двумя феями?Ониуже, конечно,замужем.Но тогда,бытьможет, их ине
узнать? Ведь это такой серьезный шаг - прощанье с девичеством, превращение в
женщину. Какживется им в новомдоме? Дружны ли они, как прежде, с буйными
травами и со змеями? Онибыли причастны к жизни всего мира. Но настает день
- и вюнойдевушкепросыпаетсяженщина.Онамечтает поставитьнаконец
кому-нибудь "девятнадцать". Этот высший балл - точно груз на сердце. И тогда
появляетсякакой-нибудьболван.И неизменно проницательныйвзорвпервые
обманывается- и видит болванав самом розовомсвете. Если болван прочтет
стихи,егопринимаютзапоэта. Верят, что емуподушеветхий, дырявый
паркет,верят, что он любит мангуст. Верят, чтоему лестно доверие гадюки,
прогуливающейся под столом у него по ногам. Отдают ему своесердце -дикий
сад, а ему по вкусу только подстриженные газоны. И болван уводит принцессу в
рабство.
VI. В ПУСТЫНЕ
1
Навоздушных дорогах Сахарымыи мечтать не смели о такихблаженных
передышках:пленникипесков,мы неделями, месяцами,годами перелетали от
форта к форту и не частопопадали вновьна то же место. Здесь,в пустыне,
такихоазисовне встретишь: сады, молодые девушки - это просто сказка! Да,
конечно,когда-нибудь мы покончим с работой и возвратимся в далекий-далекий
край, чтобы начать новую жизнь, и втом краюнас ждуттысячи девушек. Да,
конечно, в том прекрасном далеке,средисвоих книгиручных мангуст, они
терпеливождут,и всеутонченнейстановятсяих нежные души. Исами они
становятся все краше...
Но я знаю, что такое одиночество. За три года в пустынея изведалего
вкус.Ине то страшно, чтосредикамняи песка гаснетмолодость, -но
чудится, чтотам, вдалеке, стареет весь мир. На деревьяхналились плоды, в
полях всколосилисьхлеба, расцвела красота женщин. Но время уходит, надо бы
скореевозвратиться...Новремя уходит,атебевсе никак невырваться
домой...Илучшие земные дары ускользаютмеж пальцев, словно мелкий песок
дюн.
Обычнолюдине замечают,какбежит время.Жизнь кажется им тихой и
медлительной.Авот мыинанедолгой стоянкеощущаембег времени, нам
по-прежнему бьют в лицо не знающие отдыха пассаты.