В
автобусе пахлозатхлой и пыльной канцелярией, старой конторой, где,какв
болоте, увязаетчеловеческаяжизнь. Через каждыепятьсотметровавтобус
останавливался и подбирал еще одногописьмоводителя, еще одного таможенника
илиинспектора. Вновь прибывшийздоровался,сонные пассажирыбормотали в
ответчто-то невнятное,онс грехом пополам втискивался между ними и тоже
засыпал.Точновкаком-то уныломобозе,трясло их на неровной тулузской
мостовой,ипоначалурейсовыйпилотбылнеотличимотвсехэтих
канцеляристов...Но мимоплыли уличныефонари, приближалсяаэродром- и
старый тряскийавтобусстановился всего лишьсерымкоконом, изкоторого
человек выйдет преображенным.
В жизни каждого товарищабыло такое утро,и он вот так же чувствовал,
чтов нем,в подчиненном,которогопокаеще можетбезнаказанно шпынять
всякий инспектор, рождается тот, кто скоробудетвответе заиспанскую и
африканскуюпочту,- тот,кто через три часа средимолнийприметбой с
драконом Оспиталета, а черезчетыре часа выйдет из этого боя победителем; и
тогдаон воленбудет избрать любойпуть-вобход,надморем, или на
приступ,напрямик черезАлькойский кряж, - онпоспорити сгрозой, ис
горами, и с океаном.
Вжизни каждого товарища было такое утро, и он, затерянный в безликой,
безымяннойкучкелюдейподхмурымнебомзимнейТулузы,воттакже
чувствовал, какрастет в немвластелин, которыйчерезпять часов оставит
позади зиму и север,дождии снега и, уменьшив число оборотов, неторопливо
спустится в лето, в залитый ослепительным солнцем Аликанте.
Старого автобуса давноуже нет,ноонисейчас жив в моейпамяти,
жесткий, холодный и неуютный. Онбыл точно символ непременной подготовкик
суровымрадостямнашегоремесла.Всездесьбылопроникнутострогой
сдержанностью. Помню, три года спустя в этом же автобусе (небыло сказано и
десятка слов)я узнал о гибели Лекривэна, одного из многих наших товарищей,
туманным днем или туманной ночью ушедших в отставку навеки.
Была такая же рань - три часа ночи, и такая же сонная тишина, как вдруг
наш начальник, неразличимый в полутьме, окликнул инспектора:
- Лекривэн не приземлился ночью в Касабланке.
- А? - отозвался инспектор.
Неожиданновырванныйизсна,онсусилиемвстряхнулся,стараясь
показать свой ревностный интерес к службе.
- А, что? Ему не удалось пройти? Повернул назад?
Из глубины автобуса ответили только:
- Нет.
Мыждали,но неуслышали больше нислова.Тяжело падали секунды, и
понемногу сталоясно,чтопосле этого"нет"ничегобольше инебудет
сказано, что это"нет"-жестокий,окончательныйприговор: Лекривэнне
только не приземлился в Касабланке - он уже никогда и нигде не приземлится.
Так в то утро, на заре моего первогопочтового рейса, и я, как все мои
товарищи по ремеслу,покорялся незыблемомупорядку,исмотрел вокно на
блестевшийподдождемасфальт,вкоторомотражалисьогнифонарей,и
чувствовал, что не слишком уверенв себе. От ветра по лужам пробегала рябь,
похожая напальмовыеветви."Да...не очень-томневезетдляпервого
рейса..." - подумал я. И сказал инспектору:
- Погода как будто неважная?
Инспектор устало покосился на окно.
- Это еще ничего не значит, - проворчал он, помедлив.
Какже тогдаразобрать, плохаяпогода илихорошая? Накануне вечером
Гийомеодной своей улыбкой уничтожилвсенедобрыепророчества,которыми
угнеталинас "старики", но тут ониопять пришли мне на память: "Если пилот
не изучил всю трассу назубок да попадет в снежную бурю... одно могу сказать,
жаль мне его, беднягу!.." Надо же им было поддержать свой авторитет, вот они
и качали головой, и мы смущенно поеживались под их соболезнующими взглядами,
чувствуя себя жалкими простачками.
И всамомделе, длямногихиз насэтот автобус оказалсяпоследним
прибежищем. Сколько их было- шестьдесят? Восемьдесят? Всех ненастным утром
вез тот же молчаливыйшофер.Яогляделся:втемноте светилисьогненные
точки, каждаято разгоралась, то меркла в такт раздумьям курильщика. Убогие
раздумьястареющих чиновников...Сколькимизнасэти спутникизаменили
погребальный кортеж?
Яприслушивалсякразговорамвполголоса.Говорилиоболезнях,о
деньгах, поверялидруг другу скучные домашние заботы. За всем этим вставали
стеныунылойтюрьмы,куда заточили себя эти люди. И вдругяувиделлик
судьбы.
Старыйчиновник, соседмой по автобусу, никто никогдане помогтебе
спастись бегством, инетвояв том вина. Тыпостроилсвой тихиймирок,
замуровал наглухо всевыходы к свету,какделаюттермиты.Тысвернулся
клубком,укрылся в своемобывательском благополучии, в косных привычках, в
затхлом провинциальном укладе, ты воздвиг этотубогийоплот и спрятался от
ветра,отморского прибоя и звезд.Ты не желаешь утруждать себявеликими
задачами, тебе и так немалого труда стоило забыть, что ты - человек. Нет, ты
не житель планеты, несущейсяв пространстве, ты не задаешься вопросами,на
которыенетответа:тыпросто-напростообывательгорода Тулузы.Никто
вовремя не схватил тебя и не удержал, а теперь уже слишком поздно. Глина, из
которой тыслеплен,высохла и затвердела, и уженичто на светене сумеет
пробудить в тебеуснувшегомузыканта,илипоэта, или астронома, который,
быть может, жил в тебе когда-то.
Я уже не в обиде надождь,что хлещетв окна. Колдовскаясила моего
ремесла открывает предомною иной мир: через каких-нибудь двачасая буду
сражаться с черными драконами и с горными хребтами, увенчанными гривой синих
молний, - и с наступлением ночи, вырвавшись на свободу, проложу свой путь по
звездам.