И нет ему конца. И опять, в который
раз, ты вступаешь в бой с поверженным и вновь восстающимиз пепла врагом. Я
поил тебя всякими целебными снадобьями:
- Пей, старик!
- И понимаешь, что было самое удивительное...
Точно боксер, который одержал победу, но и сам жестоко избит, ты заново
переживалсвоепоразительноеприключение.Тырассказывалпонемногу,
урывками, итебе становилось легче. А мнепредставлялось - вот ты идешьв
лютый сорокаградусный мороз, карабкаешься через перевалы на высоте четырех с
половинойтысячметров,у тебя нетниледоруба, ниверевки, ни еды, ты
проползаешьпо краю откосов,обдираявкровьступни, колени,ладони. С
каждымчасом тытеряешькровь,исилы, ирассудок и все-таки движешься
вперед,упорный,какмуравей; возвращаешься,наткнувшисьнанеодолимую
преградуиливзобравшисьна крутизну, закоторой разверзаетсяпропасть;
падаешь и вновь поднимаешься, не даешь себе хотя бы краткой передышки - ведь
стоит прилечь на снежное ложе, и уже не встанешь.
Да, поскользнувшись, ты спешил подняться, чтобы не закоченеть. С каждым
мигом ты цепенел, стоило позволить себе после падения лишнюю минуту отдыха -
и ужене слушались омертвелые мышцы,и так трудно было подняться. Но ты не
поддавался соблазну.
- В снегу теряешь всякое чувство самосохранения,- говорилтымне. -
Идешь два, три, четыре дня - и уже ничего больше не хочется, только спать. Я
хотел спать. Но я говорил себе - если жена верит,что я жив, она верит, что
яиду. И товарищиверят, что я иду. Все они верятв меня.Подлец я буду,
если остановлюсь!
И ты шел, и каждыйдень перочинным ножом расширял надрезы на башмаках,
вкоторых ужене умещалисьобмороженные распухшие ноги.Ты поразилменя
одним признанием:
- Понимаешь, уже со второго дня всего трудней было не думать.Уж очень
мне стало худо, и положение самое отчаянное. И задумываться обэтом нельзя,
а то не хватит мужества идти. На беду, голова плохослушалась, работала без
остановки, как турбина.Но мне все-таки удавалось управлять воображением. Я
подкидывалемукакой-нибудьфильмиликнигу.Ифильмиликнига
разворачивались передомнойполным ходом, картиназакартиной.Апотом
какой-нибудь поворот опять возвращал мысльк действительности. Неминуемо. И
тогда я заставлял себя вспоминать что-нибудь другое...
Нооднаждытыпоскользнулся,упалничкомвснег-инестал
подниматься.Это было каквнезапный нокаут, когда боксерутратилволюк
борьбе и равнодушен к счету секунд, что звучит где-то далеко, в чужом мире -
раз, два, три... а там десятая - и конец.
- Я сделал все, что мог, надежды никакой не осталось - чего ради тянуть
эту пытку?
Довольнобыло закрыть глаза- и вмире насталбы покой.Исчезли бы
скалы, льдыи снега. Нехитрое волшебство: сомкнешь веки, ивсе пропадает -
ни ударов,ни падений, ни острой боли вкаждом мускуле, ни жгучего холода,
нитяжкогогруза жизни, которуютащишь,точновол -непомернотяжелую
колымагу.
Исчезли бы
скалы, льдыи снега. Нехитрое волшебство: сомкнешь веки, ивсе пропадает -
ни ударов,ни падений, ни острой боли вкаждом мускуле, ни жгучего холода,
нитяжкогогруза жизни, которуютащишь,точновол -непомернотяжелую
колымагу.Ты ужеощутил, какхолодотравой разливается повсему телу и,
словно морфий, наполняеттебя блаженством. Жизнь отхлынула к сердцу, больше
ей негде укрыться. Там,глубоковнутри, сжалосьвкомочек что-то нежное,
драгоценное. Сознание постепенно покидало дальниеуголки тела,которое еще
недавнобылокакистерзанноеживотное,атеперьобретало безразличную
холодность мрамора.
Даже совесть твояутихала. Наши призывные голоса ужене доносились до
тебя,вернее,они звучали как восне. И восне ты откликался, ты шелпо
воздуху невесомымисчастливымишагами, ипередтобойужераспахивались
отрадныепросторыравнин.Каклегко тыпарил вэтом мире,как он стал
приветливиласков!Иты, скупец, решилунасотнятьрадостьсвоего
возвращения.
Всамыхдальнихглубинахтвоегосознанияшевельнулисьугрызения
совести. В сонные грезы вторглась трезвая мысль.
- Я подумал о жене. Мой страховой полисубережет ее от нищеты.Да, но
если...
Если застрахованный пропадает без вести, по закону его признают умершим
толькочерез четыре года. Перед этой суровой очевидностью отступили все сны
ивидения. Воттылежишьничком,распластавшисьна заснеженном откосе.
Настанетлето, имутный потокталых водснесет твое тело вкакую-нибудь
расселину, которых вАндахтысячи.Тыэтознал. Но зналито,чтов
пятидесяти метрах перед тобой торчит утес.
- Я подумал - если встану, может, и доберусь до него. Прижмусь покрепче
к камню, тогда летом тело найдут.
А поднявшись на ноги, ты шел еще две ночи и три дня.
Но ты вовсе не надеялся уйти далеко.
- По многим признакам я угадывал близкий конец. Вот пример. Каждыедва
часаилиоколо тогомнеприходилосьостанавливаться-то ещенемного
разрезать башмак, то растереть опухшие ноги, то просто дать отдых сердцу. Но
в последние дни память стала мне изменять. Бывало, отойду довольно далеко от
места остановки, а потом спохватываюсь:опять я что-нибудь да забыл! Сперва
забыл перчатку,а в такойморозэтоне шутка.Положил еевозле себя, а
уходя, не поднял.Потом забыл часы. Потом перочинный нож. Потом компас. Что
ни остановка, то потеря...
Спасенье в том, чтобы сделать первый шаг. Еще один шаг. С него-то все и
начинается заново...
- Ей-богу, я такое сумел, что ни одной скотине не под силу.
Опять мне приходят на память эти слова- я не знаю ничего благороднее,
этислова определяютвысокое месточеловека в мире, вних - его честьи
слава,егоподлинноевеличие. Наконец ты засыпал, сознание угасало,но с
твоимпробуждениеми онотоже возрождалось ивновь обреталовластьнад
изломанным, измятым, обожженным телом.