– Наверное, в Калифорнию. Куда же еще?
– А почему не в Мексику?
Это вариант, согласилась Стася, но туда она поедет позже. Сначала надо собраться с мыслями. Беспорядочная богемная жизнь порядком ее измотала.
Ведь она в основе своей простой человек. Ее единственная проблема – научиться ладить с окружающими. А в нашей совместной жизни ее очень угнетала
полная невозможность работать.
– Мне необходимо что то делать руками, – сказала она. – Хоть землю рыть. Поэтому я хочу стать скульптором, а не художником или поэтом. – Мне не
следует судить о ее талантах по куклам – она сшила их, только чтобы порадовать Мону.
Потом Стася сказала нечто, показавшееся мне величайшим предательством. Мона ничего не смыслит в искусстве, утверждала она, ей не отличить шедевр
от дешевки.
– В этом нет ничего постыдного, точнее, не было бы, если бы у нее хватило смелости в этом признаться. Но у Моны этой смелости нет. Ей нужно
притворяться, что она все знает, во всем разбирается. А я ненавижу притворство. Это одна из причин, почему мне трудно с людьми.
Стася замолчала, давая мне время переварить ее слова.
– Не понимаю, как ты терпишь такое! В тебе полно всякой дряни, ты совершаешь жуткие поступки, часто бываешь несправедлив и полон предрассудков,
но по крайней мере ты искренен. Не стараешься казаться лучше, чем есть на самом деле. Что касается Моны… трудно понять, кто она на самом деле.
Это какой то ходячий театр. Куда бы она ни шла, что бы ни делала или говорила, она постоянно играет. Это отвратительно… Мы и раньше об этом
говорили. Сам знаешь – не хуже меня. – Насмешливая улыбка пробежала по ее лицу. – Иногда я думаю: как она ведет себя в постели? Неужели тоже
разыгрывает комедию?
Странный вопрос. Я оставил его без внимания.
– Я нормальнее, чем ты думаешь, – продолжала Стася. – Все мои недостатки на виду. В глубине души я все та же маленькая девочка, которая так и не
повзрослела. Может, это гормональные нарушения. Вот было бы забавно, если бы ежедневные гормональные инъекции превратили меня в нормальную
женщину. Почему я так не выношу женщин? Сколько себя помню – всегда так было. Только не смейся, но, поверь, меня прямо выворачивает, когда вижу,
как женщина садится на корточки, чтобы пописать. Такая нелепая поза… Прости, что несу чепуху. Я собиралась поговорить с тобой о важных вещах, о
том, что меня по настоящему волнует. Но не знаю, с чего начать. Впрочем, теперь, когда я уезжаю, какое это имеет значение?
Мы уже дошли до середины моста, еще несколько минут – и мы окажемся среди продавцов, торгующих с лотков, а также – магазинов, в витринах которых
выставлены копченая рыба, овощи, луковичные гирлянды, огромные караваи, головы сыра, крендели, посыпанные солью, и прочая снедь. А рядом –
свадебные платья, вечерние костюмы, цилиндры, корсеты, белье, костыли, краны, антикварные вещицы.
Мне было любопытно, о чем таком важном Стася хотела со мной поговорить.
– Сомнений нет, – сказал я, – узнав о твоем решении, Мона устроит сцену. На твоем месте я бы притворился, что иду на попятный, а потом улизнул
при первом удобном случае. Иначе она станет настаивать на том, чтобы ей идти с тобой, – якобы посмотреть, как ты устроилась и тому подобное.
Стася согласилась, что это прекрасная мысль. Даже заулыбалась.
– Никогда бы сама до этого не додумалась, – призналась она. – Совсем нет стратегического мышления.
– Тем лучше для тебя, – сказал я.
– Кстати, о стратегии… Не мог бы ты раздобыть для меня немного денег? Я совсем на мели.
А голосовать на дорогах с сундуком и тяжелым чемоданом
не очень то удобно.
Я подумал, что вещи можно переслать позже, но промолчал.
– Сделаю что смогу, – пообещал я. – Сама знаешь, я не так ловок по части добывания денег. Это епархия Моны. Однако – постараюсь.
– Отлично. Днем раньше, днем позже – не так уж и важно.
Мы дошли до конца моста. Я заметил пустую скамейку и повел к ней Стасю.
– Давай немного отдохнем, – предложил я.
– Может, выпьем кофе?
– У меня только семь центов. И две сигареты.
– Как ты умудряешься выжить, когда остаешься один?
– Это другое. Тогда со мной обязательно что то случается.
– Будет день – будет и пища? Что то вроде того?
Стася закурила.
– Я жутко проголодалась, – проговорила она. Вид у нее был жалкий.
– Если так, давай вернемся.
– Сил нет – очень далеко. Давай еще посидим.
Я извлек из кармана монету и протянул ей.
– Поезжай на метро, а я пойду пешком. Я не устал.
– Нет, вернемся вместе… Боюсь оказаться с Моной наедине.
– Боишься?
– Да, Вэл, боюсь. Она прольет море слез, и я сдамся.
– Но ты и так должна сдаться. Разве ты не поняла? Пусть себе льет слезы… а ты потом скажешь, что передумала.
– Я совсем забыла, – призналась Стася.
Некоторое время мы сидели, отдыхая. На Стасином плече устроился слетевший голубь.
– Давай купим орешков, – предложила Стася. – Птичек покормим и сами поедим.
– Забудь об этом! – сказал я. – Скажи себе, что не хочешь есть, и чувство голода отступит. Я никогда еще не переходил этот мост на сытый
желудок. Ты просто взволнованна.
– Ты иногда напоминаешь мне Рембо, – сказала Стася. – Он много голодал… и много ходил пешком.
– Не он один, – отозвался я. – Такое часто случается.
Наклонившись, чтобы завязать шнурок, я увидел под скамейкой два арахиса и подобрал их.
– Один – тебе, один – мне, – сказал я. – Видишь, Провидение помнит о нас.
Съев орех, Стася решила, что обрела силы и может попробовать вернуться домой. Мы поднялись и на негнущихся, затекших ногах отправились в
обратный путь.
– Не такой уж ты и негодяй, – сказала Стася, когда мы медленно поднимались вверх по мосту. – А ведь было время, когда я тебя просто ненавидела.
Не из за Моны, нет, это чувство не было вызвано ревностью, а из за того, что тебе наплевать на всех, кроме себя, дорогого. Мне казалось, у тебя
нет сердца. Но теперь вижу, что ошибалась.
– Что заставило тебя изменить мнение?
– Даже не знаю. Ничего конкретного. Возможно, я стала видеть вещи в новом свете. А с другой стороны, ты сам теперь иначе на меня глядишь. Раньше
смотрел сквозь меня, не замечая, а теперь – видишь. Прежде тебе ничего не стоило наступить… или переступить через меня. Иногда я задумывалась, –
продолжала она, – уживетесь ли вы, если я устранюсь. В каком то смысле именно я скрепляю ваш союз. Будь я похитрее или стремись обладать ею
одна, я удалилась бы со сцены, подождала, пока вы перессоритесь, и вернулась победительницей.
– Мне кажется, ты переболела ею, – сказал я, внутренне согласившись со Стасиными словами.
– Да, – признала она, – все уже в прошлом. Теперь мне хочется только одного – жить своей жизнью. Я должна делать то, что мне нравится, даже если
потерплю неудачу… А что будет делать она? Вот это интересно. Трудно представить, чтобы Мона могла чем то серьезно заняться.