Трудно представить, чтобы Мона могла чем то серьезно заняться. Мне жаль тебя. Без
меня твоя жизнь превратится в ад. Сейчас ты этого не понимаешь, но, поверь, будет именно так.
– И все равно это лучший вариант.
– Значит, ты уверен, что я устранюсь? В любом случае?
– Да, уверен, – ответил я. – А если не уйдешь по собственному желанию, я сам тебя выставлю.
Стася слабо рассмеялась:
– Если бы ты мог, то, наверное, убил меня?
– Этого я не говорил. Я только хотел сказать, что пришло время расстаться…
– Сказала калоша ботинку…
– Вот именно! Что случится после твоего ухода – моипроблемы. Главное – решись! Хватит изворачиваться!
Стася проглотила мои слова безропотно, как горькое лекарство. К этому времени мы достигли верхней точки моста и остановились, глядя на город.
– Как я ненавижу это проклятое место! – воскликнула Стася. – С первых минут моего пребывания в Нью Йорке я прониклась к нему отвращением. Только
взгляни на эти муравейники! В них нет ничего человеческого! – И Стася сделала широкий жест, словно отметая небоскребы рукой. – Если в этом
царстве камня и стали есть хоть один поэт, тогда я китайский император. В каменной тюрьме могут жить только уроды. – Склонившись над парапетом,
она плюнула в реку. – Даже вода здесь зловонная. Отравлена нечистотами.
Мы продолжили путь.
– Я воспитана на прекрасной поэзии, – возобновила разговор Стася. – Уитмен, Вордсворт, Эми Лоуэлл, Паунд, Элиот. Могла бесконечно читать
наизусть их стихи. Особенно Уитмена. А теперь могу только щелкать зубами. Мне нужно вновь бежать на Запад – и как можно скорее. Хоакин Миллер…
Ты читал его? Певец Сьерры. Я хочу опять бегать нагой и прижиматься к деревьям. Мне все равно, что об этом думают другие… Я хочу заниматься
любовью с деревьями, а не с отвратительными тварями в брюках, живущими в этих уродливых домах. На открытых пространствах мужчины еще смотрятся.
Но здесь – Боже! Скорее займусь онанизмом, чем позволю одному из них забраться в мою постель. Все они паразиты! От них воняет!
Она довела себя почти до истерики. Потом вдруг неожиданно успокоилась. Выражение ее лица изменилось – в нем появилось нечто ангельское.
– Заведу коня и уеду куда нибудь в горы. Может быть, вновь научусь молиться. В ранней юности я подолгу бродила одна, иногда уходила из дома на
несколько дней. Среди мамонтовых деревьев, великолепных великанов, я говорила с Богом. Я ощущала Его не как конкретный образ, а как грандиозное
Присутствие. Всюду, во всем я узнавала Его. Каким прекрасным был тогда мир! Любовь и благодарность переполняли меня. Я чувствовала себя
посвященной. Иногда опускалась на колени, чтобы поцеловать цветок. «Как ты совершенен! – восклицала я. – Такой самодостаточный. Все, что тебе
нужно, – солнце и дождь. И это дается тебе без всяких просьб. Ты никогда не требуешь невозможного, так ведь, маленькая фиалка? Довольствуешься
тем, что дано». Вот так я говорила с цветами. Я знаю, как общаться с природой. Все происходит естественно. В этом нет притворства. Никакого.
Стася остановилась и изучающе посмотрела на меня. Ангельское выражение не покидало ее лица и даже как бы укоренялось. Даже нелепая шляпка не
портила впечатления. Это выражение слегка изменилось, когда Стася стала всерьез изливать душу, по некий ореол все же сохранялся.
Сбило ее с пути, возмутило разум, призналась Стася, искусство. Кто то уверил ее, что она прирожденный художник.
– Но все оказалось не так просто! – воскликнула Стася.
– У меня действительно есть способности, и проявились они достаточно рано. Но в моих
рисунках нет ничего исключительного. Каждый человек, если сохраняет искренность и чистоту чувств, обладает талантом.
Стася хотела, чтобы я понял, каким образом в ней назрели перемены, как она осознала, что такое искусство, и открыла в себе художника. Почему это
случилось? Потому что она не похожа на других? Видит не так, как они? Трудно сказать. Одно несомненно: в один прекрасный день это произошло. Она
утратила невинность. Отныне все стало другим. Цветы больше не говорили с ней, да она к ним и не обращалась. Теперь она воспринимала Природу как
стимул для создания стихотворения или пейзажа. Перестав быть частью Природы, стала анализировать, что то домысливать, утверждать собственную
волю.
– Какой же я была идиоткой! У меня возникло ощущение, будто я выросла из старой одежды. Природной жизни стало мало. Я рвалась в город. Выдумала,
что у меня душа космополита. Мне хотелось попасть в круг художников, расширить кругозор общением с интеллектуалами. Это превратилось в манию.
Мне не терпелось увидеть великие произведения искусства, о которых я столько слышала – точнее, читала, потому что окружавшие меня люди ничего не
смыслили в искусстве. За исключением одного человека – замужней женщины, о которой я как то рассказывала. Ей было за тридцать и ума палата. Сама
она не обладала никакими талантами, но всем сердцем любила искусство и была наделена хорошим вкусом. Она то и открыла мне глаза – и не только на
искусство, но и на многое другое. Конечно, я влюбилась в нее. А разве могло быть иначе? Она стала для меня всем – матерью, наставницей,
покровителем, возлюбленной. Можно сказать, стала всем миром.
Стася прервала монолог, поинтересовавшись, не наскучила ли она мне.
– Самое удивительное, – продолжала Стася, – что именно она вытолкнула меня в большой мир. Не муж, как ты мог бы подумать. Мы отлично ладили
втроем. Мне и в голову не пришло бы улечься с ним в постель, но она настояла на этом. Настоящий стратег, вроде тебя. До конца мы не доходили, он
только обнимал меня и ласкал. Почувствовав, что он готов к большему, я тут же ускользала. Похоже, он не страдал от этого, во всяком случае, виду
не показывал. Наверное, эта история кажется тебе странной, но, в сущности, она очень невинная. Видно, мне суждено остаться девственницей. По
крайней мере в сердце. Да… Не история, а целый роман. Короче говоря, они дали мне деньги и отправили на Восток, чтобы я поступила в
художественную школу и в будущем прославилась. – Стася вдруг резко остановилась. – А я? Ты только посмотри, в кого я превратилась! Что со мной
стало? Лодырь, дешевка и врунья, почище твоей Моны.
– Ты не дешевка, – возразил я. – Просто не от мира сего.
– Не утешай меня.
На мгновение мне показалось, что она сейчас разрыдается.
– Ты будешь мне писать?
– А почему нет? Если это доставит тебе удовольствие…
Стася произнесла как то удивительно по детски:
– Я буду скучать по вас. Ужасно буду скучать.
– Ладно, не надо об этом. Что решено – то решено. Смотри вперед, а не назад.
– Тебе легко говорить. У тебя останется она. А я…
– Поверь, так тебе будет спокойнее. Лучше быть одной, чем с человеком, который тебя не понимает.
– Ты прав, – согласилась она и, застенчиво рассмеявшись, вдруг прибавила: – А знаешь, однажды я позволила взобраться на себя кобелю. Все это
было очень нелепо. В конце концов он укусил меня за бок.
– Осел подошел бы больше – он послушнее.