Все, что он хотел за свои добровольные пожертвования, так это время от времени получать сандвич, на который одна из женщин делала пи
пи.
За время нашего нового помешательства мы заново расписали стены: теперь квартира выглядела как филиал музея мадам Тюссо – только скелеты,
посмертные маски, клоуны с признаками вырождения, надгробия и мексиканские боги; причем сочетания красок были самые невероятные.
Иногда было трудно сопротивляться тошнотворному очарованию этих рисунков, их эмоциональности и неистовому напряжению. Одно вытекало из другого,
как в «Рамаяне».
Наконец, когда я все больше преисполнялся отвращения к той бессмысленной суете, в какую превратилась наша жизнь, мне в голову пришла светлая
мысль. Да пропади все пропадом, почему мне не познакомиться с братом Моны – не с тем, кто окончил Уэст Пойнт, а с другим, тем, что был моложе.
Мона всегда говорила, что он прямой и искренний человек. И совсем не умеет лгать.
Почему бы не поговорить с ним начистоту? Несколько голых фактов, очевидных истин станут хоть каким то противовесом нескончаемому потоку фантазий
и откровенного бреда.
И я позвонил ему. К моему нескрываемому удивлению, он охотно согласился встретиться. Сказал, что давно собирался зайти к нам, но Мона и слышать
об этом не хотела. Из нашего телефонного разговора у меня сложилось о нем самое хорошее впечатление – умный, откровенный – словом, симпатичный.
Он по мальчишески похвастался, что скоро будет адвокатом.
От нашего жилища музея брат Моны пришел в ужас. Словно в трансе, обошел квартиру, разглядывал роспись на степах, неодобрительно покачивая
головой. «Вот, значит, как вы живете? – задавал он один и тот же вопрос. – Все это, конечно, ее идея. Она у нас с придурью».
Я предложил ему бокал вина, но он ответил, что не пьет спиртного. Может, тогда кофе? Спасибо, нет, а вот от стакана воды не откажется.
Меня интересовало, всегда ли Мона была такой, как сейчас. Вместо ответа брат сказал, что никто в семье не знает ее хорошо. Она еще в юном
возрасте была независимой, скрытной и постоянно что нибудь выдумывала. Вечно одно и то же – ложь, ложь и ложь.
– А до колледжа она тоже была такой?
– До колледжа! Она и школу то не кончила. Ушла из дома в шестнадцать лет.
Я постарался как можно тактичнее намекнуть, что в доме, возможно, была тяжелая атмосфера.
– Наверное, ей было трудно ладить с мачехой, – прибавил я.
– С мачехой! Она сказала, что жила с мачехой? Ну и тварь!
– Мона всегда повторяла, что не могла ужиться с мачехой. А вот отца любила, и они были очень близки. Это ее слова.
– А что еще она говорила? – В гневе он плотно сжал губы.
– Много чего. Ну хотя бы то, что родная сестра ее ненавидит. Она не знает за что.
– С меня хватит, – сказал брат. – Ничего больше не говорите. Все как раз наоборот. Наша мать – сама доброта. Не было у Моны никакой мачехи. А
вот отец иногда драл ее немилосердно, так она его доставала. Главным образом своим враньем… Вот вы говорите – сестра. Моя вторая сестра –
нормальный, здравомыслящий человек, и очень красивая к тому же. Она вообще не знает, что такое ненависть. Напротив, делает все, чтобы облегчить
родным жизнь. Но такой сучке, как Мона, нельзя помочь. Она все хотела делать по своему. А если ей не давали, грозилась сбежать из дому.
– Ничего не понимаю, – признался я. – Мне известно, что она прирожденная лгунья, но всему же есть предел… Нельзя же все переворачивать с ног на
голову. Зачем? Что она хочет доказать?
– Мона всегда считала себя выше нас, – ответил брат.
Зачем? Что она хочет доказать?
– Мона всегда считала себя выше нас, – ответил брат. – На ее вкус, мы слишком обычные, заурядные люди. А вот она другая… вечно строила из себя
актрису. Но у нее нет таланта, ни капельки. Слишком уж она манерна, неестественна. Вы меня понимаете? Но, должен признать, она умеет произвести
благоприятное впечатление на людей. У нее прямо дар влюблять в себя окружающих. После того как Мона ушла из дома, мы почти ничего не знаем о ее
жизни. Видели ее раз в год – в лучшем случае. Когда она удостаивала нас визитом, то являлась увешанная подарками, как рождественская елка. Вела
себя как принцесса. И вечное вранье – сколько она всего добилась! А что там на самом деле – никогда не узнаешь.
– Мне вот еще что хотелось узнать, – сказал я. – Вы евреи?
– Безусловно, – ответил он. – А почему вы спрашиваете? Она что, изображает из себя принцессу голубых кровей? Только Мону, единственную в семье,
не устраивает ее национальность. Мать это очень злило. Думаю, вы даже не знаете нашей настоящей фамилии. Отец сменил ее, приехав в Америку. По
польски она означает «смерть».
Ему тоже хотелось задать мне вопрос, но он долго не решался, подыскивая слова. Наконец, зардевшись, спросил:
– Она что, доставляет вам неприятности? То есть, я хочу сказать, нет ли у вас семейных проблем?
– Как сказать, – пожал я плечами, – есть, конечно… как в каждой семье. И довольно много. Но вам не стоит об этом беспокоиться.
– Надеюсь, она не гуляет? Не путается с другими мужчинами?
– Нет, не в этом дело. – (Если бы он только знал!) – Она любит меня, и я люблю ее. При всех ее недостатках, Мона – единственная, кто мне нужен.
– Тогда в чем же дело?
Я молчал, боясь шокировать его своим признанием.
– Это трудно объяснить, – промямлил я.
– Ничего не скрывайте от меня. Я сумею все перенести.
– Видите ли… мы здесь живем втроем. Живопись на стенах – дело рук нашего третьего жильца. Точнее, жилицы. Это молодая женщина, примерно того же
возраста, что и ваша сестра. Очень эксцентричное создание, и ваша сестра в ней души не чает. – (Странно это звучало – «ваша сестра».) – Иногда
мне кажется, что Мона привязана к ней больше, чем ко мне. Все очень запуталось. Не знаю, понимаете ли вы меня.
– Понимаю, – отозвался он. – А почему бы вам не вышвырнуть ее отсюда?
– В том то и дело. Я не могу. Попытки были. Но толку от них нет. Уйди она, за ней уйдет и ваша сестра.
– Вы меня не удивили, – спокойно заявил брат. – Очень похоже на Мону. Однако из этого не следует, что она лесбиянка. Я даже и в мыслях этого не
допускаю. Просто она любит все усложнять. Любит интриги. Ей нравится создавать вокруг себя проблемы.
– А вы не думаете, что Мона могла влюбиться в эту девушку? Сами же говорите, что давно не видели сестру…
– Мона любит мужчин, – сказал он. – Это я знаю наверняка.
– Что то вы слишком уверены.
– Да, уверен. И не спрашивайте почему. Просто знаю – и все. Не забывайте, нравится ей или нет, но в ее жилах течет еврейская кровь. Еврейские
женщины по своей природе преданные, даже такие вертихвостки, как она. Это в крови…
– Рад слышать. Хотелось бы верить.
– У меня есть предложение. Приходите к нам, поговорите с мамой. Ей будет приятно. Ведь она даже не представляет, кого дочь выбрала в мужья. В
любом случае вам многое станет ясно.
– Наверное, так и сделаю. Правда всегда выйдет наружу.