В одном из редких в последнее время задушевных разговоров я высказался таким образом, что было бы разумно отправиться
сначала им, а мне присоединиться к ним позже. Теперь, когда работа приобрела вполне реальные перспективы, я мог пожить у родителей и кое что
откладывать на поездку. Или в случае необходимости переводить им за океан деньги. Но в глубине души я не мог представить, чтобы кто нибудь из
нас оказался в Европе в ближайшие месяцы. Да и в дальнейшем – тоже.
Не только ясновидец, но и обычный человек сразу понял бы, какое облегчение испытали они после моих слов. Мона, конечно же, стала уговаривать
меня не жить у родных. Если уж куда то переезжать, то лучше к Ульрику. Я сделал вид, что подумаю об этом.
Во всяком случае, наш откровенный разговор подстегнул их к поискам новых путей. Каждый вечер они являлись домой с хорошими новостями. Все их
друзья и все прихлебатели твердили, что помогут собрать денег на дорогу. Стася купила французский разговорник и стала использовать меня как
бессловесную куклу, отрабатывая идиотские французские фразы. «Madame, avez vous une chambre a louer? A quelprix, s'il vousplaot? Ya t il de
I'eau courante? Et du chauffage central? Oui? C'est chic. Merci bien, madame! ».И все в таком же духе. Или спрашивала меня, какая разница
между une factureи l'addition?L'oeil – глаз, a les yeux – глаза. Удивительно, правда? А когда прилагательное sacreстоит перед
существительным, оно имеет совсем другое значение, чем когда стоит после него. Что ты об этом думаешь? Правда, забавно? Но мне было наплевать на
все эти тонкости. Разберусь, когда придет время, и сделаю это по своему.
На оборотной стороне плана города, который она приобрела, была схема метро. Она привела меня в восторг. Стася показала, где располагается
Монмартр, а где – Монпарнас. Они, вероятно, сразу отправятся на Монпарнас: там больше всего американцев. Нашла она на схеме Эйфелеву башню,
Люксембургский сад, блошиный рынок, abattoirsи Лувр.
– А где Мулен Руж? – спросил я.
Стася полезла в указатель.
– А где у них хранится гильотина?
Этого она не знала.
Я не мог не обратить внимания на то, что множество улиц носят имена писателей. Оставшись один, я расправлял на столе карту и водил карандашом по
улицам, названным в честь знаменитостей: Рабле, Данте, Бальзак, Сервантес, Виктор Гюго, Вийон, Верден, Гейне… Потом шли философы, историки,
ученые, художники, музыканты – и, наконец, великие воины. Сколько узнаешь, думал я, всего лишь за одну прогулку по улицам такого города! Одна
улица – или то была place,а может, и impasse ?– названная в честь Верцингеторигачего стоит! (В Америке мне никогда не попадалась улица
Дэниела Буна,хотя, может быть, она и есть где нибудь в Южной Дакоте.)
Мне запомнилась улица, о которой Стася чаще всего говорила, – там находилась Высшая школа изящных искусств. (Стася надеялась, что когда нибудь
будет там учиться.) Улица носила имя Бонапарта. (Тогда я еще не знал, что, попав в Париж, поселюсь именно там.) Рядом, на улице Висконти, в свое
время располагалось издательство Бальзака. Эта авантюра доконала писателя. По соседству жил Оскар Уайльд.
Наступил день моего выхода на работу. Дорога до конторы была долгой. Тони встретил меня с распростертыми объятиями.
– Смотри не вздумай надрываться, – наставлял он меня, видимо, сомневаясь в наличии у меня талантов, необходимых могильщику. – Посмотри, как
пойдет дело. Никто не будет стоять у тебя над душой.
Никто не будет стоять у тебя над душой. – Он добродушно хлопнул меня по плечу. – Думаю, у тебя хватит силенок, чтобы управиться с
лопатой? И отвезти на тачке землю?
– Не сомневайся, – ответил я. – Конечно, хватит.
Тони представил меня десятнику, попросил того не слишком загружать меня работой и заторопился обратно в свой кабинет. На прощание он сказал, что
через неделю я буду работать у него в конторе.
Рабочие отнеслись ко мне сочувственно – возможно, из за рук, по которым легко было судить, что я не привык к физическому труду. Меня
использовали только на легких работах. С такой нагрузкой справился бы и ребенок.
От первого рабочего дня я получил огромное удовольствие. Как приятно работать руками! Не говоря уже о свежем воздухе, сыром запахе земли, пении
птиц. Я как то по новому стал смотреть на смерть. Интересно, каково это копать могилу для себя? Жаль, что такое не заведено. Наверное, в могиле,
выкопанной собственными руками, лежать удобнее.
Ну и аппетит у меня разыгрался к вечеру! Впрочем, я никогда не страдал от его отсутствия. Удивительное это чувство – возвращаться домой, как
какой нибудь Том, или Дик, или Гарри, и видеть, что тебя ждет добрый обед. На столе стояли цветы и бутылка отличного французского вина. Не
каждого могильщика так встречают. Я был особый могильщик. Вроде шекспировского. Prosit!
Так меня встретили лишь в первый день. И все же со стороны моих дам то был благородный жест. В конце концов, за ту работу, что я совершал,
особые почести не полагались.
С каждым днем нагрузки возрастали. Наконец наступил тот великий день, когда я, стоя в яме и работая лопатой, выбрасывал за спину землю. Отличная
работенка! Всего лишь яма в земле? Но есть разные ямы. Эта была священная яма. Для всех людей – от первого до последнего.
В этот день я был всем. Могильщиком и покойником. На дне могилы, держа в руке лопату, я вдруг осознал, насколько символичны мои действия.
Понимая разумом, что рою могилу для другого человека, я не мог отделаться от чувства, что присутствую на своих похоронах. (J'aurai un bel
enterrement.) Эта фраза – «Меня ждут прекрасные похороны» – словно взята из книги анекдотов. Но стоять в глубокой яме с предчувствием беды –
вовсе не смешно. В некоем символическом смысле я, возможно, копал могилу себе. Хорошо, что через деиь два меня переведут на другую работу. Можно
потерпеть. Тем более что скоро в моих руках захрустят первые денежки. Вот это будет событие! Сумма небольшая, но заработанная «в поте лица».
Сегодня четверг. Завтра пятница. А потом – желанный день выдачи жалованья.
Но в четверг, этот день предчувствий, в атмосферу нашего дома будто проник новый, чужеродный, элемент. Я не мог понять, в чем причина
охватившего меня беспокойства. Конечно, не в том, что мои дамы были сегодня необычно веселы. У них и раньше бывали приступы необъяснимого
веселья. Они находились в напряженном ожидании чего то – вот так я бы, пожалуй, определил их состояние. Но чего они ждут? И эти обращенные ко
мне непонятные улыбки – так улыбаются ребенку, желая пресечь его любопытство, эти улыбки как бы говорят: «Подожди, скоро все сам узнаешь!» И что
удивительнее всего – ни одна моя фраза сегодня не раздражала их. Они были само спокойствие.
На следующий день, в пятницу, женщины пришли домой в беретах. «Что происходит? – подумал я. – Они, видно, решили, что уже в Париже?» А потом
необычно много времени посвятили собственному омовению. И все время распевали песни, голосили как сумасшедшие – одна в ванне, другая под душем.