Возвращаться в контору я не собираюсь. Думаю навестить ту девицу, о которой говорил. Может,
отправимся вместе? На нее приятно смотреть, с ней легко общаться. Интересно, как вы ее воспримете? – Стаймер помолчал, следя за моей реакцией,
потом продолжил: – Она живет на Лонг Айленде. Путь неблизкий, но, обещаю, разочарованы не будете. Возьмем с собой вина и «Стрега». Юница любит
ликер. Что на это скажете?
Я согласился. Мы дошли пешком до гаража, где стояла его машина. Потребовалось какое то время, чтобы прогрелся мотор. Не успели мы отъехать, как
полетела какая то деталь, потом еще что то сломалось. Мы останавливались у каждой ремонтной мастерской и только через три часа выехали за
пределы города. Промерзли за это время до костей, а ведь предстояло проехать шестьдесят миль, да еще почти в полной темноте.
На шоссе мы несколько раз останавливались, чтобы согреться. Стаймера всюду знали и принимали с большим почтением. В очередной раз забираясь в
машину, он непременно рассказывал, как подружился с тем или иным человеком. Все они в разное время были его клиентами. «Никогда не берусь за
дела, о которых не могу сказать наверняка, что выиграю».
Я пытался выведать у него побольше о девушке, к которой мы ехали, но Стаймер думал уже о другом. Его вдруг озаботила сущность бессмертия. Он
хотел знать, какой смысл в загробном существовании, если смерть убивает в нас личность? Человеческая жизнь слишком коротка, чтобы успеть
разрешить в ней свои проблемы. «Возьмите хоть меня, – говорил Стаймер, – мне почти пятьдесят, а ведь я еще не начинал жить. Чтобы что то понять,
надо прожить лет сто пятьдесят или даже двести. По настоящему важные вопросы возникают, когда тебя больше не занимает секс и когда не надо
думать о деньгах. В двадцать пять мне казалось, что я все знаю. Теперь же я думаю, что не знаю ничего. Вот сейчас мы едем в гости к юной
нимфоманке. Какой в этом смысл?»
Стаймер закурил, сделал пару затяжек и выбросил сигарету в окно. Потом полез в нагрудный карман и извлек оттуда толстую сигару.
– Вот вы хотите больше о ней знать. Для начала скажу вот что: обладай я достаточным мужеством, схватил бы ее в охапку и прямиком в Мексику.
Знать бы только, что делать дальше? Думаю, пришлось бы начинать все сначала. Это меня удерживает… Кишка тонка. По правде говоря, я моральный
трус. Кроме того, она меня обманывает. Покидая ее, я всегда думаю: а кто на этот раз сменит меня в постели? Нет, я не ревнив, но мне противно,
когда меня дурачат. А собственно, почему противно? Во всем, что не относится к законодательству, я и есть круглый дурак.
Некоторое время Стаймер развивал эту тему. Как же он любит заниматься самоуничижением! Откинувшись на спинку сиденья, я внимательно слушал.
И вдруг новый скачок мысли:
– Знаете, почему я не стал писателем?
– Нет, – ответил я, изумленный тем, что такая мысль могла прийти ему в голову.
– Потому что быстро смекнул, что сказать мне нечего. Я, по существу, никогда не жил – вот в чем суть. Кто не рискует, тот не пьет шампанского.
Как там говорят на Востоке? «Трус даже сеять не выходит, боясь птиц». В самую точку. Эти сумасшедшие русские, чьи книги вы мне приносите, не
боялись жить, пусть даже безвылазно сидели в своем поместье. Для того чтобы происходили разные события, должна быть подходящая обстановка. Если
такой обстановки нет, ее создают искусственно. Но в этом случае нужно быть гением. Я же ничего в жизни толкового не сделал. Просто играю в некую
игру, придерживаясь определенных правил. А в финале меня ждет, если вы еще не догадались, смерть.
А в финале меня ждет, если вы еще не догадались, смерть. Да я и так уже мертвец. Но вот вам загадка –
решите: почему, когда я чувствую себя мертвее некуда, то трахаюсь особенно вдохновенно? Объясните мне этот феномен, если сможете! Чтобы вам было
понятнее, приведу пример. Когда я последний раз спал с юницей, то даже не снял одежду. Так и залез к ней в постель в пиджаке, ботинках и прочем.
Тогда мне это показалось совершенно естественным. Моя подруга тоже не смутилась. Так вот, забравшись одетым в ее кровать, я предложил: «А что,
если нам никогда не вставать с постели и затрахаться до смерти?» Любопытная мысль, правда? Особенно если учесть, что такое предложение исходит
от преуспевающего адвоката, человека почтенного и семейного. Но не успели эти слова еще слететь с моего языка, как я сказал себе: «Кретин! Ты
ведь уже мертв. Брось притворяться!» Как вам это нравится? И, разоблачив себя таким образом, я… занялся с юницей любовью.
И вот тут я подбросил ему трудную задачку. Думал ли он когда нибудь, спросил я, что, вероятно, на том свете у него сохранится мужское
достоинство и можно будет применить его в деле?
– Вы еще спрашиваете! – воскликнул Стаймер. – Эта мысль меня постоянно мучает. Вечная жизнь с пришпиленным на мозгу членом – не по мне.
Ангельское существование меня тоже не прельщает. Я хочу оставаться самим собой, Джоном Стаймером, со всеми своими земными проблемами. Мне нужно
время, чтобы во всем разобраться… может, тысячу лет, может, больше. Нелепое желание, правда? Но так уж я устроен. В распоряжении маркиза де Сада
было достаточно времени, и он – воздадим ему должное – многое передумал, впрочем, с его выводами я не согласен. Я вспомнил Маркиза потому, что
хочу сказать вам одну вещь: сидеть в тюрьме не страшно… если у вас живой ум. Хуже самому заключить себя в тюрьму, в духовную тюрьму. А ведь так
живет большинство людей. В любом поколении по настоящему свободны только единицы. Если посмотреть вокруг незашоренными глазами, видно, что наша
жизнь – фарс. Грандиозный фарс. Только представьте, что человек тратит свою жизнь на то, чтобы защищать или осуждать других людей! Наше
судопроизводство – бред сумасшедшего. От того, что мы имеем законы, никому не легче. Все это дурацкая игра, которой присвоили эффектное
название. Возможно, я уже завтра буду восседать в кресле судьи. Улучшится ли мое мнение о себе из за того, что теперь меня станут величать
судьей? Разве изменюсь я хоть на малую толику? Ни в коем случае. Я опять включусь в спектакль… Только теперь буду играть роль судьи. Поэтому
осмелюсь утверждать, что все мы изначально обмануты. Я хорошо понимаю, что у всех в этой жизни есть роли, и единственное, что мы можем, – это
играть на пределе своих возможностей. Лично мне моя роль не правится. И вообще к актерству охоты нет. Даже если все роли равноценны. Улавливаете
суть? Я верю, что пришло время для пересмотра многих институтов. Надо покончить с судами, упразднить законы, полицию, закрыть тюрьмы. Все это
давным давно прогнило. Такие мысли сводят меня с ума. Если вы взглянете на суть вещей с моей точки зрения, у вас тоже крыша поедет.
И, обрызгав меня слюной, словно из пульверизатора, Стаймер внезапно замолк.
После непродолжительного молчания он объявил, что мы почти у цели.
– Помните мой наказ – будьте как дома. Делайте и говорите что угодно. Никто в обиде не будет. Захотите ее разок трахнуть – возражать не стану.
Главное, чтобы это не вошло у вас в привычку.
Мы подъехали в темноте к неосвещенному дому.