И там в зыбких лучах осеннегозаката стояла девчонка. Просто стояла, крепко
держаласьза перила-стоитотпустить,ивесьнашхрупкиймирвраз
разлетится вдребезги! Язагляделся на еепрофиль, позолоченныйпоследними
солнечнымилучами,ипрямо захмелел. Сердце гулкоотсчитывало секунды-
наконецяпоздоровался.Онаиспуганно(какиполагается)вздрогнула,
вскинула голову,но,показалосьмне,неслишком-тоиудивиласьмоему
появлению.Впрочем, нетак уж и важно.На ломаном-переломанном немецком я
спросил, нельзя ли мне спуститься к ней на балкон. Просьба моя ее, очевидно,
смутила.Онаответилапо-английски,чтоврядлиее"родителю"это
понравится. Я и раньше-то не слишком лестно думал о девичьих отцах, но после
ее слов мнение мое испортилось вконец. Впрочем, я даже понимающе, хотяи не
без натуги, кивнул. Однако все вышло чудно. Леа сказала,будет лучше,если
она сама поднимется ко мне.Отрадостиялишьобалдело тряхнул головой,
закрылокноиспешно принялся наводить в комнате порядок:раскиданные по
полу вещи ногой затолкал под шкаф, под кровать, под стол.
Поправдеговоря, наш первый вечер мне почтинезапомнился, ибо все
последующиевечера были точным его повторением, и мне, признаться,один от
другого не отличить, во всяком случае, теперь.
Постучит Леа в дверь, и мне в этом стуке чудитсяпеснь,восхитительно
трепетная,навысокой-высокой ноте,совсеминых,давних времен. Песнь о
чистоте икрасоте самойЛеа незаметно вырастала вгимн девичьей чистоте и
красоте.
Едва живой отсчастьяи благоговенья,я открывал перед Леа дверь. Мы
церемонноздоровалисьзарукунапороге,потомЛеанерешительно,но
грациозно проходила к окну, садилась и ждала, когда я заведу разговор. [212]
По-английскиона говорила также, как я по-немецки:ни одного живого
слова. И все же я неизменно беседовал снейна ее родном языке,она -на
моем. Хотя, говори мы каждый на своем, понять друг друга было бы куда легче.
- Хм... Как вы здравствуете? - вопрошал я. На "ты" я к Леа не обратился
ни разу.
-Я здравствую очень. Большойспасибо, - отвечалаона ивсякийраз
краснела. Я уж как мог отводил взгляд - она все равно краснела.
-Не правдали,отличная погода?-неизменнодопытывалсяяив
солнечный день, и в непогодь.
- О, да, - неизменно отвечала она и в солнечный день, и в непогодь.
- Хм... Были высегодня в кино? - вставляля свой излюбленный вопрос,
хотяи знал, что пять дней в неделю Леаработала наотцовской парфюмерной
фабрике.
- Нет, сегодня у меня был работа с родитель.
- Это прекрасно! Там хорошо?
- Нет. Парфюмерия большой и много человеков туда-сюда.
- Это плохо! Хм... Вы будете иметь чашку кофе?
- Я уже поелась!
- Но еще одна чашка не будет плохо.
.. Вы будете иметь чашку кофе?
- Я уже поелась!
- Но еще одна чашка не будет плохо.
- Большой спасибо.
Наэтомэтапебеседыяобычносмахивалс письменногостолика-
хранилища всякой всячины - листы писчей бумаги, туфельные колодки, некоторые
принадлежностибельяи еще много самых непредсказуемых предметовобихода.
Потом включал электрическую кофеварку и глубокомысленно изрекал: "Кофе - это
хорошо".
Обычномы выпивалиподве чашки, сахар исливки мы передавалидруг
другу с каменно-суровыми лицами, наверное,также напохоронной процессии
раздают белыеперчатки тем, кому нести гроб. Нередко Леа приносила домашнее
печеньеилибисквиты,наскоро(и, видимо,тайком)завернутые в вощеную
бумагу.Онас порога неуверенно совала мне в левуюрукусвое подношение.
Надо лиговорить,что мнекусок в горло не лез. Во-первых, рядом с Леая
забывал о голоде, а во-вторых, мне казалось едва ли не кощунством уничтожать
стряпню с ее кухни. Во всяком случае, надобности в этом не было никакой.
Обычно за кофе мы молчали. А потом беседы наши, точнее, потуги завязать
разговор, возобновлялись.
- Хм. А- вот, окно... вы есть холодная там?
- Нет! Мне очень согрето, большой спасибо.
- Это хорошо!Хм... Здоровые ли родители? - об этом я осведомлялся при
каждой встрече. [213]
- О да, очень! - родители у Леаотличались богатырским здоровьем, даже
в ту пору, когда мать у нее две недели болела плевритом.
Иной раз Леа сама выбирала тему для разговора. Правда, неизменно одну и
туже, при этом премилоковеркаяанглийский язык, так что большойбеды в
этом однообразии я не видел.
- Как ваше занятие сегодня утром?
- По немецкому? О, замечательно. Зер гут.
- Что вы занимали?
- То есть,что проходили? Хм... Это,как его...ну, это- спряжение
сильных глаголов. Очень интересно!
Не однустраницумог бы я заполнитьнашей с Леа тарабарщиной. Только
думаетсямне-ни кчему. Ведьпосути, мы так ничего друг другу ине
сказали. За четыре месяца мы виделись, наверное, раз тридцать, не меньше, но
не обмолвились ни одним человеческим словом. И без того скудные воспоминания
все больше утопают во мгле времени. Сейчас яуже знаю наверное: случись мне
оказаться в аду, мне отведут отдельную каморку, куда не проникнет ни жар, ни
холод, затошквалами будут налетатьизпрошлогонаширазговорысЛеа,
усиленные сотнямидинамиковссамогобольшоговНью-Йорке бейсбольного
стадиона "Янки". .
Однажды вечером я вдруг нис тогони с сего перечислил ей президентов
США,какмнеказалось,всехпопорядку:Линкольна,Гранта,Тафтаи
остальных.
Вследующийразячасаполторапыталсярастолковатьейправила
американского футбола. По-немецки, разумеется!
Другим вечеромвдругвызвался (разумеется,пособственномупочину)
нарисовать ейкарту Нью-Йорка.