Перебегая Пятую авеню, кто-то уронил свой запаснойсвитер,и,
споткнувшисьобнего,ярастянулся во весь рост. Добежав до
машины, я увидел, что лучшие места ужеуспелизанять,имне
пришлосьсидеть в среднем ряду. Расстроившись, я двинул соседа
справа локтем под ребро, потом выглянул -- иувидал,какнаш
Вождьпереходитулицу.Былоещенесовсемтемно,но уже
смеркалось, как всегда в четверть шестого. Наш Вождьпереходил
улицусподнятым воротником, с битами под мышкой, уставившись
на мостовую.Егочернаяшевелюра,такхорошоприглаженная
мокройщеткой,теперь высохла и развеялась по ветру. Помню, я
пожалел, что у него нет перчаток.
Как всегда при его появлении, в машиненаступилатишина.
То есть тишина относительная, как в театре, когда свет начинает
гаснуть.Кто торопливым шепотом заканчивал разговор, кто сразу
обрывал его. И все-таки первое, что сказал наш Вождь, было:
-- Тихо, ребята, а то рассказывать не буду.
В ту же секунду воцарилась полнейшая тишина, так что Вождю
только и оставалось сесть на место и приготовиться крассказу.
Усевшись, он вынул носовой платок и тщательно высморкал сначала
одну ноздрю, потом другую. Мы смотрели на это зрелище терпеливо
идажеснекоторыминтересом.Высморкавшись,он аккуратно
сложил платок вчетверо и засунул вкарман.Итутпоследовал
новыйвыпускрассказа о Человек, который смеялся. Продолжался
он не более пяти минут.
Четыре пули Дюфаржа вонзились в Человека, двеизних--
прямовсердце.КогдаДюфарж,всееще закрывавший ладонью
глаза, чтобы не видеть лицо Человека, услыхал, как оттуда, куда
он целил, доносятся предсмертные стоны, онвозликовал.Сердце
злодеярадостноколотилось,он бросился к дочери, лежавшей в
обмороке, и привел ее в чувство. Вне себя от радости они обас
храбростьютрусовтолькотеперьосмелилисьвзглянутьна
Человек, который смеялся. Егоголовапониклавпредсмертной
муке,подбородоккасался окровавленной груди. Медленно, жадно
отец и дочь приближались к своей добыче. Но ихожидалнемалый
сюрприз.Человеквовсене умел, он тайными приемами сокращал
мускулы живота. И когда Дюфаржи приблизились, онвдругподнял
голову,захохоталгробовымголосомиаккуратно,даже
педантично, выплюнул однузадругойвсечетырепути.Этот
подвигтакпоразилДюфаржей,чтосердцаунихбуквально
лопнули, и оба, отец и дочь, замертво упаликногамЧеловек,
которыйсмеялся. (Если выпуск все равно предполагалось сделать
коротким, можно было бы остановитьсянаэтом:команчилегко
нашлибыобъяснениевнезапнойсмертиДюфаржей.Но рассказ
продолжался. )
День за днем Человек стоял, привязанный кдеревуколючей
проволокой, а трупы Дюфаржей разлагались у его ног. Никогда еще
смертьнеподбираласькнемутакблизко--егораны
кровоточили, а запасов орлиной крови под рукой не было.
Никогда еще
смертьнеподбираласькнемутакблизко--егораны
кровоточили, а запасов орлиной крови под рукой не было.Ивот
однаждыохрипшим,нозадушевнымголосом он воззвал к лесным
зверям, прося их помочь ему.Онпоручилимпозватькнему
симпатичногокарликаОмбу.Ионипозвали. Но длинна дорога
через парижско-китайскуюграницуиобратно,и,когдаОмба
прибылсаптечкой и свежим запасом орлиной крови, Человек уже
потерял сознание. Прежде всего Омба совершил акт милосердия: он
поднял маску своегогосподина,котораяваляласьнакишащем
червямителе мадемуазель Дюфарж. Он почтительно прикрыл жуткие
черты лица и лишь тогда стал перевязывать раны.
КогдаЧеловек,которыйсмеялся,наконецприоткрыл
заплывшиеглаза, Омба торопливо поднес к маске сосуд с орлиной
кровью. Но Человек не притронулся кнему.Слабымголосомон
произнесимясвоеголюбимца--Чернокрылого.Омба склонил
голову -- она тоже была не слишком красивой -- и открылсвоему
господину,чтоДюфаржиубиливерноговолка,Чернокрылого.
Горестный, душераздирающий стонвырвалсяизгрудиЧеловека.
Слабойрукой он потянулся к сосуду с орлиной кровью и раздавил
его. Остатки крови тонкой струйкой побежали по его пальцам;он
приказалОмбеотвернуться,и Омба, рыдая, повиновался ему. И
перед тем как обратить лицо к залитойкровьюземле,Человек,
который смеялся, в предсмертной судороге сдернул маску.
Наэтомповествование,разумеется,икончилось.
(Продолжения никогда не было. ) Наш Вождь тронул машину.Через
проходотменяВиллиУолш, самый младший из команчей горько
заплакал. Никто не сказал ему -- замолчи. Как сейчас помню, и у
меня дрожали коленки.
Через несколько минут, выйдя из машины,явдругувидел,
каку подножия фонарного столба бьется по ветру обрывок тонкой
алой оберточной бумаги. Он былоченьпохожнатумаскуиз
лепестковмака.Когдая пришел домой, зубы у меня безудержно
стучали, и мне тут же велели лечь в постель.
Голубой период де Домье-Смита
Если бы в этом был хоть малейший смысл -- чего и впомине
нету,-- я был бы склонен посвятить мой неприхотливый рассказ,
особенно если он получится хоть немного озорным,памятимоего
покойногоотчима,большогоозорника,РобертаАгаджаняна.
Бобби-младший, как его звали все, даже я, умер в 1947годуот
закупоркисосудов,вероятно,ссожалением,нобезединой
жалобы. Это был человек безрассудный, необыкновенно обаятельный
и щедрый. (Я так долго и упорно скупился на эти пышные эпитеты,
что теперь считаю делом чести воздать ему должное. )
Мои родители развелись зимой 1928года,когдамнебыло
восемьлет,авеснойматьвышла замуж за Бобби Агаджаняна.
Через год, во время финансового кризиса наУолл-стрите,Бобби
потерялвсе свое и мамино состояние, но, по-видимому, сохранил
умение колдовать.