В1939году"Любителивеликихмастеров" помещались на
второмэтаженебольшого,удивительноунылогосвиду,
трехэтажногодомика,каквидно, отдававшегося внаем, в самом
неприглядном, верденском,районеМонреаля.Школанаходилась
прямонадортопедическоймастерской."Любителивеликих
мастеров"занималиоднубольшуюкомнатускрохотной
незапиравшейся уборной. Но наперекор всему, когда я вошел в это
помещение,мнеоносразупоказалось удивительно приятным. И
тому была причина:всестеныэтой"преподавательской"были
увешаныкартинами--главным образом акварелями работы мосье
Йошото. Мне и сейчас иногда видится во сне белый гусь,летящий
поневыразимобледному,голубомунебу,причем-- и в этом
главное достижение смелогоиопытногомастера--голубизна
неба,вернеедухэтойголубизны,отражен в оперении птицы.
Картина висела над столом мадам Йошото. Это произведение иеще
две-трикартины,схожие по мастерству, придавали комнате свой
особый характер.
Когдаявошелвпреподавательскую,мадамЙошотов
красивом,черномсвишневым,шелковомкимоно подметала пол
коротенькой щеткой. Это была седовласая дама,чутьлинена
головувышесвоего супруга, похожая скорее на малайку, чем на
японку. Она поставила щеткуиподошлакнам.МосьеЙошото
представилменя.Пожалуй, она была еще более inscrutable, чем
мосье Йошото. Затем мосье Йошотопредложилпоказатьмнемою
комнату,объяснивпо-французски,чтоэтокомнатаих сына,
который уехал в Британскую Колумбию работать наферме.(После
егопродолжительного молчания в автобусе я обрадовался, что он
заговорил, и слушал его с преувеличенным воодушевлением.)Он
начал было извиняться, что в комнате сына нет стульев -- только
циновкинаполу, но я сразу уверил его, что для меня это чуть
ли не дар небес. (Кажется, я даже сказал, что ненавижустулья.
Ядотого нервничал, что, скажи мне, будто в комнате его сына
день и ночь стоит вода по колено, язавопилбыотвосторга.
Возможно,ядажесказалбы,что у меня редкая болезнь ног,
требующаяежедневногои,покрайнеймере,восьмичасового
погруженияихвводу.)Мыподнялисьнаверхпошаткой
деревянной лесенке. Мимоходом яподчеркнулвразговоре,что
изучаюбуддизм. Впоследствии я узнал, что и он, и мадам Йошото
пресвитериане.
До поздней ночи я не спал -- малайско-японский обедмадам
Йошотоenmasseтоиделоподкатывалсякверху, как лифт,
распирая желудок, а тут еще кто-то из супругов Йошотозастонал
воснезаперегородкой.Стон был высокий, тонкий, жалобный;
казалось,чтостонетневзрослыйчеловек,анесчастный
недоношенный ребенок или мелкая искалеченная зверушка.
(Ни одна
ночь не проходила без концерта, но я так и не узнал, кто из них
издавалэти звуки и по какой причине. ) Когда мне стало совсем
невыносимо слушать стоны в лежачем положении,явстал,сунул
ногивночныетуфлиивтемнотеуселся на пол, на оду из
циновок. Просидел я так часа два и выкурил несколько сигарет --
тушить их приходилось о подошву туфли, а окурки класть в карман
пижамы. (Сами Йошоты не курили, ивдоменебылониодной
пепельницы. ) Уснул я только часов в пять утра.
ВшестьтридцатьмосьеЙошотопостучалв мою дверь и
сообщил, что завтрак будет подан без четверти семь. Онспросил
черездвери,хорошоли я спал, и я ответил: "Oui". Я оделся,
выбрав синий костюм как самый подходящийдляпреподавателяв
день открытия курсов и к нему красный, ручной работы галстук --
мнеегоподарила мама, -- и, не умываясь, побежал по коридору
на кухню. Мадам стояла у плиты,готовяназавтракрыбу.Он
молчаливокивнулмне.Никогдаещеониневыглядели более
inscrutable. Вскоре мне подали какую-то рыбину сослабыми,но
довольноявнымиследамизасохшегокетчупана краю тарелки.
Мадам Йошото спросила меня по-английски -- выговорунеебыл
неожиданноприятный,--может быть, я предпочитаю яйца, но я
сказал: "Non, non, merci, madame". Я добавил, что никогда не ем
яиц. Мосье Йошото прислонил свою газету к моему стакану,имы
всетроемолчасталиесть,вернее, они оба ели, а я, также
молча, с усилием глотал пищу.
После завтрака мосье Йошототутже,накухне,натянул
рубашкубезворотника,мадам Йошото сняла передник, и мы все
трое гуськом, с некоторойнеловкостью,проследоваливниз,в
преподавательскую.Там,наширокомстоле мосье Йошото, были
грудой навалены штукдесятьогромныхпухлыхнераспечатанных
конвертовизплотнойбумаги.Мнеонипоказались какими-то
вымытыми, причесанными --совершенно,какшкольники-новички.
МосьеЙошотоуказалмнеместо за столом, стоявшим в дальнем
углу комнаты, и попросил сесть. Мадам Йошото подсела к нему,и
онисталивскрыватьконверты.Втом,как раскладывалось и
рассматривалось содержимое, по-видимому, была какая-то система,
они все время советовались по-японски,тогдакакя,сидяв
другомконце комнаты в своем синем костюме и красном галстуке,
старался всем видом показать, как терпеливо ивтожевремя
заинтересованнояждууказаний,аглавное--какой я тут
незаменимый человек. Из внутреннего кармана явынулнесколько
мягкихкарандашей,привезенныхизНью-Йорка, и, стараясь не
шуметь, разложил их на столе. А когда мосье Йошото, должно быть
случайно, взглянул в мою сторону, я одарил его сверхобаятельной
улыбкой. Внезапно, не сказав мне ни слова и даже не взглянувв
моюсторону,ониобаразошлиськ своим столам и взялись за
работу. Было уже половина восьмого.
Около девяти мосье Йошотоснялочкии,шаркаяногами,
прошлепалкмоему столу -- в руках он держал стопку рисунков.