Яеду,потомучто я сужу каждого несчастного язвенника,
который мне встречается. Само по себе это меня не так уж волнует. По крайней
мере,когда я сужу, я сужу честно, нутром, и знаю, что расплачусь сполна за
каждыйвынесенныйприговорраноилипоздно,так или иначе. Это меня не
тревожит. Но есть что-то такое - господиИисусе,-что-тоя такое делаю со
всемилюдьми,сихнравственнымиустоями, что мне самому это уже видеть
невмоготу.Я тебе точно скажу, что и_м_е_н_н_о я делаю. Из-за меня все они,
вседоодного,вдругчувствуют,чтововсеник чему делать свое дело
по-настоящемухорошо, и каждый норовит выдать такую работу, чтобы все, кого
он знает,- критики,заказчики,публика,дажеучительницаегодетишек,-
считали бы ее хорошей. Вот что я творю. Хуже некуда.
Оннахмурился,глядянашкольнуюкрышу,потомкончикамипальцев
стряхнул несколько капель пота со лба.
Услышав, что Фрэнни что-то сказала, он резко повернулся к ней.
- Что? - сказал он.- Не слышу.
- Ничего. Я сказала "О господи".
- Почему "О господи"? - сердито спросил Зуи.
- Ни-по-че-му.Пожалуйста,не накидывайся на меня. Я просто думала, и
большеничего.Еслибытытолько видел меня в субботу. Ты говоришь, что
подорвалчьи-тонравственные устои! А я вконец испортила Лейну целый день.
Мало того, что я хлопалась в обмороки чуть ли не ежечасно, я же ведь и ехала
втакуюдальрадимилого,дружеского,нормального,веселогои
р_а_д_о_с_т_н_о_г_офутбольногоматча,но стоило ему только рот раскрыть,
как я на него набрасывалась, или просто перечила, или - ну,незнаю-в
общем, все портила.
Фрэннипокачалаголовой.Онавсееще машинально гладила Блумберга.
Казалось, она смотрит в одну точку - на рояль.
- Янемоглахотьразокудержаться, не вылезать со своим мнением,-
сказала она.- Этобылчистыйужас.Чутьлине с первой секунды, как он
встретилменя на вокзале, я начала придираться, придираться, придираться ко
всем его взглядам, ко всем оценкам - нуабсолютноковсему.Тоестьк
каждомуслову.Оннаписалкакое-тобезобидное,школьное,пробирочное
сочинениеоФлобере,он так им гордился, так хотел, чтобы я его прочла, а
мнепоказалось, что его слова звучат как-то покровительственно, знаешь, как
студенты делают вид, что на английской кафедре они уже свои люди, и я ничего
лучше не придумала, чем...
Оназамолчала.Потомсновапокачалаголовой,иЗуи,стояк ней
вполоборота,прищурился, внимательно ее рассматривая. Теперь она еще больше
походила на больного после операции, она была даже бледнее, чем утром.
- Просточудо,чтоон меня не пристрелил,- сказала она.- Я бы его от
всей души поздравила.
Этотымнерассказывалавчеравечером.
Мнененужнынесвежие
воспоминания с самого утра, брат,- сказалЗуииснова отвернулся к окну.-
Во-первых, ты бьешь мимо цели - начинаешь ругать разные вещи и людей, а надо
быначатьссамойсебя.Мыобатакие.Яточно так же говорю о своем
телевидении,чертпобери, сам знаю. Но это н_е_в_е_р_н_о. Все дело в н_а_с
с_а_м_и_х.Ятебеуженеразговорил.Почему ты этого никак в толк не
возьмешь?
- Не такая уж я бестолковая, только ты-то все время...
- Вседелов н_а_с с_а_м_и_х,- перебил ее Зуи.- Мы уродцы, вот и все.
Этидваподонкавзялинас,миленьких и маленьких, и сделали из нас двух
уродов, внушили нам уродские принципы, вот и все. Мы - какТатуированная
Женщина, и не будет у нас ни минуты покоя до конца нашей жизни, пока мы всех
до единого тоже не перетатуируем.- Заметнонахмурившись,он сунул сигару в
рот и попробовал затянуться, но сигара уже потухла.- Асверх всего,- быстро
продолжал он,- у нас еще и комплексы "Умного ребенка". Мы же так всю жизнь и
чувствуемсебядикторами.Всемы.Мынеотвечаем,мывещаем.Мы не
разговариваем,мыразглагольствуем. По крайней мере, я такой. В ту минуту,
какяоказываюсьвкомнатес человеком, у которого все уши в наличии, я
превращаюсь в я_с_н_о_в_и_д_я_щ_е_г_о, черт меня подери, или в живую шляпную
булавку.КорольВсехЗануд.Взять хотя бы вчерашний вечер. В Сан-Ремо. Я
непрестанномолился,чтобыХесснерассказывалмне сюжет своего нового
сценария.Яотличнознал, что у него все уже готово. Я знал, черт побери,
чтомнеоттуданевыбраться без сценария под мышкой. Я только об одном и
молился - чтобыонизбавилменяотустного предисловия. Он не дурак. Он
з_н_а_е_т, что я не могу держать язык за зубами.
Зуи резко и неожиданно повернулся, не снимая ноги с подоконника, и взял
- скорее,схватил-списьменногостоламатерипачку спичек. Он опять
повернулся к окну, глянул на школьную крышу и снова сунул сигару в рот - но
тут же вынул.
- Чертбыегопобрал совсем,- сказал он.- Он все-таки душераздирающе
туп.Точь-в-точькаквсена телевидении. И в Голливуде. И на Бродвее. Он
думает, что все сентиментальное - этон_е_ж_н_о_с_т_ь,иг_р_у_б_о_с_т_ь-
это признак реализма, а все, что кончается потасовкой,- законноеразрешение
конфликта, который даже...
- И ты все это с_к_а_з_а_л?
- Сказал,несомневайся!Яже только что тебе объяснил, что не умею
держатьязыкзазубами.Какже,я ему все сказал! Он там так и остался
сидеть один, и ему явно хотелось сквозь землю провалиться. Или чтобы о_д_и_н
и_з н_а_с провалился в тартарары - надеюсь,черт возьми, что он имел в виду
меня. В общем, это была сцена под занавес в истинном духе Сан-Ремо.
Зуи снял ногу с подоконника. Он обернулся, вид у него был напряженный и
взволнованный,и,выдвинувстулс прямой спинкой, сел к столу матери. Он
закурилпотухшуюсигару, потом беспокойно подался вперед, положив обе руки
настолешницувишневогодерева.