Толькодавайнебудем об этом. Прошу тебя. Я так гнусно себя
чувствую, и меня просто...
- Буду счастлив бросить эту тему, буду просто в восторге. Только ты мне
раньше скажи, если не возражаешь, что же это за штука - настоящий поэт? Буду
тебе очень благодарен, ей-богу, очень!
НалбууФрэнни выступила легкая испарина, может быть, оттого, что в
комнатебылослишкомжарко,илионасъелачто-тоне то, или коктейль
оказалсяслишкомкрепким.Вовсякомслучае,Лейнкакбудто ничего не
заметил.
- Ясаманезнаю,чтотакое н_а_с_т_о_я_щ_и_й п_о_э_т. Пожалуйста,
перестань,Лейн. Я серьезно. Мне ужасно не по себе, как-то нехорошо, и я не
могу...
- Ладно, ладно, успокойся, - сказал Лейн. - Я только хотел...
- Одноятолькознаю,- сказала Фрэнни. - Если ты поэт, ты создаешь
красоту.Понимаешь,поэт должен оставить в нас что-то прекрасное, какой-то
след на странице. А те, про кого ты говоришь, ни одной-единственной строчки,
никакой к_р_а_с_о_т_ы в тебе не оставляют. Может быть, те, что чуть получше,
как-топроникают,чтоли, в твою голову и что-то от них остается, но, все
равно,хотьониипроникают, хоть от них что-то и остается, это вовсе не
значит,чтоони пишут н_а_с_т_о_я_щ_и_е с_т_и_х_и, господи боже мой! Может
быть,этопростокакие-тооченьувлекательныесинтаксическиефокусы,
испражнения какие-то - простиза выражение. И этот Мэнлиус, и Эспозито, все
они такие.
Лейн повременил и затянулся сигаретой, прежде чем ответить.
- Ая-то думал, что тебе нравится Мэнлиус. Кстати, с месяц назад, если
память мне не изменяет, ты говорила, что он п_р_е_л_е_с_т_ь и что тебе...
- Данетже,он очень приятный. Но мне надоели люди просто приятные.
Господи, хоть бы встретить человека, которого можно у_в_а_ж_а_т_ь... Прости,
я на минутку. - Фрэннивдруг встала, взяла сумочку. Она страшно побледнела.
Лейн тоже встал, отодвинув стул.
- Что с тобой? - спросил он. - Ты плохо себя чувствуешь? Что случилось?
- Я сейчас вернусь.
Она вышла из зала, никого не спрашивая, как будто завтракала тут не раз
и отлично все знает.
Лейн,оставшисьводиночестве,курили понемножку отпивал мартини,
чтобыосталосьдовозвращенияФрэнни.Яснобылоодно:точувство
удовлетворения,котороеониспытывалполчаса назад, оттого что завтракал
там, где полагается, с такой девушкой, как надо - вовсякомслучае, с виду
все было как надо, - эточувствотеперь испарилось начисто. Он взглянул на
шубку стриженого меха, косо висевшую на спинке стула Фрэнни, - нашубку,
которая так взволновала его на вокзале чем-то удивительно знакомым, - ив
еговзглядемелькнулочто-то, определенно похожее на неприязнь. Почему-то
егоособенно раздражала измятая шелковая подкладка. Он отвел глаза от шубки
и уставился на бокал с коктейлем, хмурясь, словно его несправедливо обидели.
Ясно было только одно: вечер начинался довольно странно - чертовщина
какая-то.
Ясно было только одно: вечер начинался довольно странно - чертовщина
какая-то...Нотутонслучайноподнялглазаиувидалвдалисвоего
однокурсникасдевушкой.Лейнсразувыпрямилсяи старательно переделал
выражение лица - собиженногоинедовольного на обыкновенное выражение, с
какимчеловекждетсвоюдевушку,которая, по обычаю всех девиц, ушла на
минутувтуалет,иему теперь только и осталось, что курить со скучающим
видом да еще выглядеть при этом как можно привлекательнее.
ДамскаякомнатауСиклера была почти такая же по величине, как и сам
ресторан,ивкаком-тоотношениипочтитакаяжеуютная.Никто ее не
обслуживал,и,когда Фрэнни вошла, там больше никого не было. Она постояла
накафельном полу, словно кому-то назначила тут свидание. Бисерные капельки
потавыступилиунееналбу, рот чуть приоткрылся, и она побледнела еще
больше, чем там, в ресторане.
Ивдруг,сорвавшисьсместа,оназабежалав самую дальнюю, самую
неприметную кабинку - ксчастью,не надо было бросать монетку в автомат, -
захлопнуладверьиструдомповернуларучку.Не замечая, по-видимому,
своеобразияокружающей обстановки, она сразу села, вплотную сдвинув колени,
какбудтоейхотелосьсжатьсяв комок, стать еще меньше. И, подняв руки
кверху,онакрепко-накрепкоприжалаподушечкиладонейк глазам, словно
пытаясь парализовать зрительный нерв, погрузить все образы в черную пустоту.
Хотяеепальцыдрожали,аможет быть, именно от этой дрожи они казались
особеннотонкимиикрасивыми.На миг она застыла напряженно в этой почти
утробной позе - ивдругразрыдалась. Она плакала целых пять минут. Плакала
громко и неудержимо, судорожно всхлипывая, - так ребенок заходится в слезах,
когдадыханиеникак не может прорваться сквозь зажатое горло. Но вдруг она
перестала плакать - остановиласьсразу,безтех болезненных, режущих, как
нож,выдохов и вдохов, какими всегда кончается такой приступ. Казалось, она
остановиласьоттого,что у нее в мозгу что-то моментально переключилось, и
этопереключениесразу успокоило все ее существо. С каким-то отсутствующим
выражениемназалитом слезами лице она подняла с пола свою сумку и, открыв
ее,вытащилаоттудакнижечкувсветло-зеленом матерчатом переплете. Она
положилаее на колени, вернее, на одно колено и уставилась на нее не мигая,
словнотолько тут, именно тут, на ее колене, и должна была лежать маленькая
книжкавсветло-зеленомматерчатомпереплете. Потом она схватила книжку,
поднялаееиприжалаксебе решительно и быстро. И, спрятав ее в сумку,
всталаивышлаизкабинки.Вымыв лицо холодной водой, она взяла с полки
чистоеполотенце,вытерлалицо,подкрасилагубы, причесалась и вышла из
дамской комнаты.
Она была прелестна, когда шла по залу ресторана к своему столику, очень
оживленная,какиполагалось,впредвкушениивеселого университетского
праздника.