Бывало, что после двух унций я сваливался замертво.
Но этот день был, выражаясь крайне мягко, несовсемобычным, ия
помню, что когда я взялподносисталвыходитьизкухни, яникакой
внезапной метаморфозы в себе на заметил. Казалось только, чтовжелудке
данного субъекта начинается сверхъестественная генерация тепла, и все.
Когда я внес поднос в комнату, я не заметил никаких особыхизменений
и в поведении гостей, кроме ободряющегофакта. чтодядюшканевестиного
отцаприсоединилсякним. Онутопалвглубокомкресле, когда-то
облюбованном моим покойным бульдогом. Его маленькие ножкибылискрещены,
волосы прилизаны, жирное пятно на лацканетакжезаметно, и-чудоиз
чудес! - _е_г_о_с_и_г_а_р_а_д_ы_м_и_л_а_с_ь. Мыприветствовалидруг
друга еще более пылко, словно наши периодические расставания былислишком
долгими, и терпеть их никакого смысла нет.
Лейтенант все еще стоял у книжнойполки. Онперелистывалкакую-то
книжку и, по-видимому, был совершенно поглощен ею. (Я так и не узнал, что
это была за книга. ) Миссис Силсберн уже явно пришла в себя, вид у неебыл
свежий, а толстый слойгримананесензаново. Онасиделанакушетке,
отодвинувшись в самый угол от дядюшки невестиного отца. Онаперелистывала
журнал.
- О, какая прелесть! - сказала она "гостевым" голосом, увидев поднос,
который я только что поставил на столик. Она улыбнуласьмнесосветской
любезностью.
- Я налил только чуточкуджина, -совраля, размешиваяпитьев
кувшине.
- Тут стало так прохладно, так чудесно, - сказала миссис Силсберн. -
Кстати, можно вам задать один вопрос?
Ионаотложилажурнал, всталаи, обойдякушетку, подошлак
письменному столу. Подняв руку, она коснуласькончикомпальцаоднойиз
фотографий. - Кто этот очаровательный ребенок? - спросила она.
Под мерным непрерывным воздействиемкондиционированноговоздуха, в
свеженаложенномгримеонаужебольшенепоходиланаизмученного
заблудившегося ребенка, каким она казалась поджаркимсолнцемудверей
кафе на Семьдесят девятой улице. Теперь она разговаривала сомнойстем
сдержанным изяществом, которое было ей свойственно, когда мы сели в машину
около дома невестиной бабушки, тогда онаещеспросила, неялиДикки
Бриганза.
Я перестал мешать коктейль и подошел к ней. Она уперлась лакированным
ноготком и в фотографию, вернее, в девочку из группы ребят, выступавших по
радио в 1929 году. М, всемером, сиделиукруглогостола; передкаждым
стоял микрофон.
- В жизни не видела такого очаровательного ребенка, - сказаламиссис
Силсберн, - знаете, на кого она немножко похожа? Особенно глаза и ротик.
Именно в эту минуту виски - не все, а примерно содинпалец-уже
начало на меня действовать, и я чуть не ответил: "На ДиккиБриганзу", но
инстинктивная осторожность взяла верх. Я кивнул головой и назвалимятой
самой киноактрисы, о которой невестина подружкаещераньшеупоминалав
связи с девятью хирургическими швами.
Я кивнул головой и назвалимятой
самой киноактрисы, о которой невестина подружкаещераньшеупоминалав
связи с девятью хирургическими швами.
Миссис Силсберн удивленно посмотрела на меня:
- Разве она тоже участвовала в программе "Умный ребенок? "
- Ну как же. Два годаподряд. Господибоже, конечноучаствовала.
Только под настоящей своей фамилией. Шарлотта Мэйхью.
Теперь и лейтенант стоял позадименя. справа, итожесмотрелна
фотографию. Услыхав театральный псевдоним Шарлотты, он отошелоткнижной
полки - взглянуть на фотографию.
- Но я не знала, что она в детствевыступалапорадио! -сказала
миссис Силсберн. - Совершенно не знала! Неужели она и в детствебылатак
талантлива?
- Нет, она больше шалила. Но пела не хуже, чем сейчас. Ипотомона
удивительно умела подбадривать остальных. Обычно она сидела рядомсмоим
братом, с Симором, у столасмикрофонами, икактолькоейнравилась
какая-нибудь его реплика, она наступала ему на ногу. Вродекакпожимают
руку, только она пожимала ногу.
Во время этого краткого доклада я опирался на спинку стула, стоявшего
уписьменногостола. Ивдругмоирукисоскользнули-такиногда
соскальзывает локоть, опирающийся на стол или на стойку в баре. Япотерял
было равновесие, но сразу выпрямился, и ни миссис Силсберн, нилейтенант
ничего не заметили. Я сложил руки на груди.
- Случалось, что в те вечера, когда Симор был особенновформе, он
даже шелдомойприхрамывая. Честноеслово! ВедьШарлоттанепросто
пожимала его ногу, она наступала ему на пальцы изо всей силы. Аемухоть
бы что. Он любил, когдаемунаступалинаноги. Онлюбилшаловливых
девчонок.
- Ах, как интересно! - сказала миссис Силсберн. -Нояпонятияне
имела, что она тоже участвовала в радиопередачах.
- Это Симор ее втянул, - сказал я. - Она дочка остеопата, жили онив
нашем доме, на Риверсайд-Драйв. - Я снова оперся на спинкустулаивсей
тяжестью навалился на нее отчасти для сохранения равновесия, отчасти чтобы
принять позу старого мечтателя у садовой ограды. Звукмоегоголосабыл
удивительно приятен мне самому.
- Мы как-то играли в мячик... Вам интересно послушать?
- Да! - сказала миссис Силсберн.
- Как-то после школы мы с Симором бросали мяч об стенку дома, и вдруг
кто-то - потом оказалось, что это была Шарлотта, - сталкидатьвнасс
двенадцатого этажа мраморными шариками. Так мы и познакомились. На тойже
неделе мы привели ее на радио. Мы даже не знали, что она умеетпеть. Нам
простопонравилсяеепрекрасныйнью-йоркскийвыговор. Унеебыло
произношение обитателей Дикман-стрит.
Миссис Силсберн засмеялась тем музыкальнымсмехом, которыйнаповал
убивает любого чуткого рассказчика, и трезвого, как стеклышко, и не совсем
трезвого. Очевидно, она только и ждала, чтобы я кончил, - ей нетерпелось
задать лейтенанту мучивший ее вопрос.