- Отпуска в Рейнскую область отменены, - заявил офицер. Затем обратился
к ближайшему отпускнику: - Куда вы хотите поехать вместо этого?
- В Кельн!
- Я же вам только что сказал - въезд в Рейнскую область запрещен.Куда
вы хотите поехать вместо этого?
- В Кельн, - повторил бестолковый малый. - Я из Кельна.
- Да нельзя ехать в Кельн, как вы не понимаете?Назовитекакой-нибудь
другой город, куда вы хотели бы поехать.
- Ни в какой. В Кельне у меня жена и дети. Я там работал слесарем, и на
отпускном билете у меня написано - Кельн.
- Вижу. Но туда нельзя ехать. Поймите же, наконец! Внастоящиймомент
въезд в Кельн отпускникам запрещен.
- Запрещен! - удивился бывший слесарь. - А почему?
- Да вы что, спятили? Кто здесь спрашивает? Вы или начальство?
Подошел какой-то капитан и шепнул офицеру несколько слов. Тот кивнул.
- Отпускники, едущие в Гамбург и Эльзас, три шага вперед! - скомандовал
он.
Никто не вышел.
- Отпускникам из Рейнской области остаться!Остальные-шагоммарш.
Приступить к раздаче подарков для тыла!
И вот они опять на вокзале. Через некоторое время подходят и отпускники
из Рейнской области.
- В чем дело? - спрашивает бас.
- Ты ведь слышал!
- В Кельн не пускают. Куда же ты поедешь?
- В Ротенбург. У меня там сестра. А на черта мне Ротенбург?Яживув
Кельне. Что произошло в Кельне? Почему я не могу ехать в Кельн?
- Осторожнее, -заметилодинизотпускниковипокосилсянадвух
эсэсовцев, которые прошли мимо, скрипя сапогами.
- Плевал я на них! На что мне Ротенбург? Где моя семья? Была вКельне.
Что там произошло?
- Может, твоя семья теперь тоже в Ротенбурге.
- Нет, она не в Ротенбурге. Там им житьнегде.Ипотомженаимоя
сестра друг друга терпеть не могут. Что же все-таки произошло в Кельне?
Слесарь уставился на остальных.Наглазахунеговыступилислезы.
Толстые губы задрожали.
- Почему вам можно домой, а мне нельзя? Сколько времени я не былдома!
Что там произошло? Что с моей женойидетьми?СтаршегозовутГеоргом.
Одиннадцать лет ему. Что?
- Послушай, - сказал бас. - Тут ужничегонеподелаешь.Пошлижене
телеграмму. Вызови ее в Ротенбург. А то ты с ней совсем не повидаешься.
- А дорога? Кто оплатит дорогу? И где она будет жить?
- Если тебя не пускают в Кельн, так они иженутвоюневыпустят,-
сказала Мышь. - Это наверняка. Так уж положено.
Слесарь открыл было рот, но ничегонесказал.Лишьчерезнекоторое
время он спросил: - Почему не выпустят?
- Ну, это уж ты сам сообрази.
Слесарь посмотрел вокруг. Он переводил глаза содногонадругого.-
Неужели же все пропало? Не может этого быть!
- Будь доволен, что тебя тут же не отправили обратнонапередовую,-
заметил бас. - А ведь и это могло случиться.
Гребер слушал молча, он чувствовал озноб, но холодом охватывало егоне
снаружи: опять вставало перед ним, подобно призраку,что-тотревожноеи
неуловимое, оно давно уже, крадучись, ползало вокруг и не давалось в руки,
отступало и возвращалось снова, и смотрело натебя;унегобылисотни
неразличимых лиц, и не было ни одного.
Гребер взглянул на рельсы. Они вели
народину,туда,гдеегождалаустойчивость,тепло,мать,мир-
единственное, что еще осталось насвете.Ивотэтонеуловимоенечто,
оказывается, прокралось за нимследом,-онужечувствуетрядомего
зловещее дыхание, и отогнать его уже нельзя.
- Отпуск... - с горечью сказал слесарь из Кельна. - Вот так отпуск! Что
же мне теперь делать?
Остальные только взглянули на него и ничего не ответили. Точнонанем
вдругпроступилипризнакикакой-тоскрытойболезни.Онбылвэтом
неповинен, но на нем словно лежало клеймо, и остальные потихоньку отнего
отодвинулись. Они были рады, что сами не больны этой болезнью, новсеже
не вполне уверены - и поэтому отодвинулись. Ведь несчастье заразительно.
Поезд медленно вошел под своды дебаркадера. Он казался черным и погасил
последние остатки света.
6
Проснувшись,ониувиделисовсемдругойландшафт.Егоочертания
отчетливо выступалиизмягкойутреннейдымки.Греберсиделуокна,
прижавшись лицом к стеклу. Мимо проплывали поля и пашни, еще состровками
снега, но между ними уже видны былировныечерныеборозды,проведенные
плугом, ибледно-зеленоесияниевсходов.Никакихворонокотгранат.
Никаких развалин. Плоская гладкая равнина. Никаких окопов, дотов,никаких
блиндажей. Обыкновенная земля.
Затем показалась первая деревня. Церковь, на которой поблескивал крест.
Школа, над которой медленно вращался флюгер. Пивная, перед которойстояли
люди. Открытые двери домов, работницысметлами,повозка,первыелучи
солнца, блеснувшие на целых стеклах, неповрежденныекрыши,неразрушенные
дома, деревья со всеми своими ветвями, улицы какулицы,дети,идущиев
школу. Детей Гребер уже давно не видел. Он облегченно вздохнул. Передним
было именно то, чего он так ждал. Вот оно. Дождался!
-Тутнемножкодругойвид?а?-заметилкакой-тоунтер-офицер,
смотревший в соседнее окно.
- Совсем другой.
Туман поднимался все быстрее. На горизонте засинели леса.Распахнулись
широкиедали.Рядомспоездомскользилителеграфныепровода,они
поднимались иопускались,какнотныелинейкибесконечной,беззвучной
мелодии. Птицы слетали с них, как песни. Вполяхстоялатишина.Грохот
фронта утонул в ней. Никаких самолетов больше не было.Греберуказалось,
что он едет уже давно, целые недели... Даже воспоминание о товарищах вдруг
померкло.
- Какой у нас сегодня день? - спросил он.
- Четверг.
- Так, четверг...
- Ну, конечно, вчера была среда.
- Как ты думаешь, перехватим мы где-нибудь кофе?
- Наверное. Здесь ведь все как прежде.
Кое-кто из отпускников достал хлеб из ранцевипринялисьжевать.Но
Гребер ждал; ему хотелось съесть хлеб с кофе. Он вспомнил утренний завтрак
дома, до войны. Мать стелила на стол скатерть в голубую и белуюклеткуи
подавала к кофе мед, булочки и горячеемолоко.