Мимо промчалась галопом, словно амазонка,какая-тоженщина;на
ней был красныйшелковыйхалат,желтыеволосыразвевались.Несколько
стариков и старухбрели,спотыкаясьидержасьзастены;оничто-то
говорили, но в проносящемся реве ничего не было слышно,-какбудтоих
увядшие рты беззвучно пережевывали мертвые слова.
Гребер и его спутницадошлидоКарлсплац.Увходавбомбоубежище
теснилась взволнованнаятолпа.Дежурныесноваливней,каковчарки,
пытаясь навести порядок. Элизабет остановилась.
- Попробуем зайти сбоку, - сказал Гребер.
Она покачала головой.
- Лучше подождем здесь.
Толпа темной массой сползала по темной лестнице и исчезала подземлей.
Гребер посмотрел на Элизабет. И вдруг увидел,чтоонастоитсовершенно
спокойно, словно все это ее не касается.
- А ты храбрая, - сказал он.
Она подняла глаза.
- Нет, я просто боюсь бомбоубежищ.
- Живо!Живо!-крикнулдежурный.-Всевниз!Вычто,особого
приглашения ждете?
Подвалбылпросторный,низкийипрочный,сгалереями,боковыми
переходами и светом. Там стояли скамьи, дежурилагруппапротивовоздушной
обороны. Кое-кто притаскивал с собой матрацы, одеяла, чемоданы, сверткис
продуктами и складные стулья; жизнь под землей была уже налажена. Гребер с
любопытством озирался. Он первый разочутилсявбомбоубежищевместес
гражданским населением Первый раз - вместе с женщинами и детьми. Ипервый
раз - в Германии.
Синеватый тусклый свет лишал человеческие лица ихживойокраски,это
были лица утопленников. Он заметил неподалеку ту самую женщинувкрасном
халате. Халат теперь казался лиловым, а у волосбылзеленоватыйотсвет.
Гребер бросил взгляд на Элизабет. Ее лицо тоже посерело и осунулось, глаза
глубоко ввалились и их окружали тени, волосы сталикакими-тотусклымии
мертвыми. "Прямо утопленники, - подумал он. - Их утопили во лжи истрахе,
загнали под землю, заставили возненавидеть свет, ясность и правду".
Против него сидела, ссутулясь, женщина с двумя детьми. Дети жались к ее
коленям.Лицаунихбылиплоскиеилишенныевыражения,словно
замороженные. Жили только глаза. Они искрилисьприсветелампочек,они
были большие и широко раскрытые, они вперялись в дверь, когда лайзениток
становился особенно громким и грозным, потом скользили по низкому сводуи
стенам и опять вперялись в дверь. Они двигались медленно, толчками,точно
глаза пораженных столбняком животных, онитянулисьследомзагрохотом,
тяжелые и вместе с темпарящие,быстрыеикакбыскованныеглубоким
трансом, они тянулись и кружили, и тусклый свет отражалсявихзрачках.
Они не видели Гребера, не видели даже матери; ониникогонеузнавалии
ничего не выражали; с какой-то безразличной зоркостью следили они затем,
чего не могли видеть: за гулом, который мог быть смертью. Дети были уже не
настолько малы, чтобы не чуять опасность, и ненастольковзрослы,чтобы
напускать на себя бесполезную храбрость; они были настороже, беззащитные и
выданные врагу.
Гребер вдруг увидел, что не только дети -взглядывзрослыхпроходили
тот же путь. Тела и лица были неподвижны; люди прислушивались - нетолько
их уши, - прислушивались склоненные впередплечи,ляжки,колени,ноги,
локти,руки,которымиониподпиралиголовы.Всеихсущество
прислушивалось, словно оцепенев, и толькоглазаследовализагрохотом,
точно подчиняясь беззвучному приказу.
И тогда Гребер почувствовал, что всем страшно.
Что-то неуловимо изменилось в гнетущей атмосфереподвала.Неистовство
снаружи продолжалось; но неведомо откудасловноповеялосвежимветром.
Всеобщееоцепенениепроходило.Подвалуженеказалсяпереполненным
какими-то согбенными фигурами; это снова были люди, и они ужесбросилис
себя тупую покорность; они выпрямлялись и двигались, исмотрелидругна
друга. Опять у них были человеческие лица, а не маски.
- Дальше пролетели, - сказал старик, сидевший рядом с Элизабет.
- Они еще могут вернуться, - возразил кто-то. -Унихтакаяманера.
Сделают заход и улетят, а потом возвращаются, когдавсеужевылезлииз
убежищ.
Дети зашевелились. Какой-то мужчина зевнул. Откуда-то выползла таксаи
принялась все обнюхивать.Заплакалгруднойребенок.Людиразвертывали
пакеты и принимались за еду. Женщина, похожая навалькирию,пронзительно
вскрикнула: - Арнольд! Мы забыли выключить газ! Теперь весьобедсгорел!
Как ты мог забыть?
- Успокойтесь, - сказал старик. - Во время налета вгородевсеравно
выключают газ.
- Нашли чем успокоить! А когда опять включат, всяквартиранаполнится
газом! Это еще хуже!
- Во время тревоги газ не выключают, - педантично и назидательно заявил
чей-то голос. - Только во время налета.
Элизабет вынула из кармана гребень изеркальцеиначаларасчесывать
волосы. В мертвенном свете синих лампочек казалось, что гребень сделаниз
сухих чернил; однако волосы под ним вздымались и потрескивали.
- Поскорее бы выйти отсюда! - прошептала она. - Тут можно задохнуться!
Но ждатьпришлосьещецелыхполчаса;наконецдверьотперли.Они
двинулисьвместесовсеми.Надвходомгорелималенькиезатемненные
лампочки, а снаружи на ступенькилестницыширокойволнойлилсялунный
свет, С каждым шагом, который делала Элизабет, она менялась. Это былокак
бы Пробуждением от летаргии. Тени в глазницахисчезли,пропалавосковая
бледностьлица,волосывспыхнулимедью,кожасновасталатеплойи
атласной, - словом, в ее тело вернулась жизнь - и жизнь эта былагорячее,
богаче и полнокровнее, чем до того, жизнь вновь обретенная, неутраченная
и тем более драгоценная и яркая, что она возвращена была лишь накороткие
часы.
Они стояли перед бомбоубежищем.Элизабетдышалаполнойгрудью.Она
поводила плечами и головой, словно животное, вырвавшееся из клетки.
- Как я ненавижу эти братские могилы под землей! - сказала она.