Она
поводила плечами и головой, словно животное, вырвавшееся из клетки.
- Как я ненавижу эти братские могилы под землей! - сказала она. - В них
задыхаешься! - Решительным движением она откинулаволосысолба.-Уж
лучше быть среди развалин. Там хоть небо над головой.
Гребер посмотрел на нее. Сейчас, когда девушка стояла на фонегрузной,
голой бетонной глыбы, подле лестницы, уводившей в преисподнюю, откудаона
только что вырвалась, в ней чувствовалось что-то буйное, порывистое.
- Ты куда, домой? - спросил он.
- Да. А куда же еще? Бегать по темным улицам? Я уже набегалась.
Они перешли Карлсплац. Ветер обнюхивал их, как огромный пес.
- А ты не можешь съехать оттуда? - спросил Гребер. -Несмотрянато,
что тебя удерживает?
- А куда? Ты знаешь какую-нибудь комнату?
- Нет.
- И я тоже. Сейчас тысячи бездомных. Куда же я перееду?
- Правильно. Сейчас уже поздно.
Элизабет остановилась.
- Я бы не ушла оттуда, даже если бы и было куда. Мне бы казалось, будто
я так и бросила в беде своего отца. Тебе это непонятно?
- Понятно.
Они пошли дальше. Вдруг Гребер почувствовал, что с негохватит.Пусть
делает, что хочет. Им овладела усталостьинетерпение,аглавное,ему
вдруг представилась, что именно сейчас, в эту минуту, родителе ищут его на
Хакенштрассе.
- Мне пора, - сказал он. - Я условился о встрече и опаздываю. Спокойной
ночи, Элизабет.
- Спокойной ночи, Эрнст.
Гребер посмотрел ей вслед. Она тут же исчезла в темноте. "Надо былоее
проводить", - подумал он. Но в сущности ему было безразлично. Он вспомнил,
что она и раньше ему не нравилась, когда была еще ребенком.Греберкруто
повернулся и зашагал на Хакенштрассе. Но там он ничего не нашел. Никого не
было. Был лишь месяц, да особенная цепенеющая тишинавчерашнихразвалин,
похожая на застывшее в воздухе эхо немого вопля. Тишина давнихруинбыла
иной.
Бэтхер уже поджидал его на ступеньках ратуши. Наднимпоблескивалав
лунном свете бледная морда химеры на водостоке.
- Ну, что-нибудь узнал?
- Нет. А ты?
- Тоже ничего. В больницах их нет, это можно сказать теперьнаверняка.
Ясегодняпочтивсеобошел.Милыйчеловек,чегоятолькотамне
насмотрелся! Женщины и дети, - ведь это, понимаешь, нето,чтосолдаты.
Пойдем выпьем где-нибудь пива!
Они перешли через Гитлерплац. Их сапоги гулко стучали по мостовой.
- Еще одним днем меньше, - заметил Бэтхер. - Ну, чтотутсделаешь?А
скоро и отпуску конец.
Он толкнул дверь пивной. Они уселись за столик уокна.Занавесибыли
плотнозадернуты.Никелевыекранынастойкетусклопоблескивалив
полумраке. Видимо, Бэтхер здесь уже бывал. Не спрашивая, хозяйкапринесла
два стакана пива. Бэтхер посмотрел ей в спину. Хозяйка былажирнаяина
ходу покачивала бедрами.
- Сидишь тут один-одинешенек, -заметилон,-агде-тосидитмоя
супруга. И тоже одна, - по крайней мере, я надеюсь. От этого можно сойти с
ума.
От этого можно сойти с
ума.
- Не знаю. Я лично был бы счастлив, если б узнал, что где-то сидятмои
родители. Все равно, где.
- Ну и что же? Родители - это не то, что жена, ты проживешь и безних.
Здоровы - и все, и ладно. А вот жена - это другой разговор!
Они заказали еще два стакана пива и развернули своипакетысужином.
Хозяйка топталась вокруг их столика, Она поглядывала на колбасу и сало.
- Неплохо живете, ребята! - сказала она.
- Да, ничего живем, - отозвался Бэтхер. - У насукаждогодажеесть
целый подарочный пакет с мясом и сахаром. Прямо не знаем, куда деватьвсе
это, - он отпил пива. - Тебе легко, - с горечью продолжал он, обращаяськ
Греберу. - Подзаправишься, а потом подмигнешь какой-нибудь шлюхе и завьешь
горе веревочкой!
- А ты не можешь?
Бэтхер покачал головой. Гребер удивленно посмотрел на него.Неожидал
он от старого солдата такой непоколебимой верности.
- Они все тут слишком тощие, приятель, - продолжалБэтхер.-Бедав
том, что меня, понимаешь, тянет только на очень пышных женщин. А остальные
- ну, прямо отвращение берет. Ничего не получается. Все равно, чтоялег
бы с вешалкой. Только очень пышные! А иначе ложная тревога.
- Вот тебе как раз подходящая, - Гребер указал на хозяйку.
- Ты сильно ошибаешься! - Бэтхер оживился. - Тутогромнейшаяразница,
приятель. То, что ты видишь, это студень, дряблый жир, утонуть можно. Она,
конечно, особа видная, полная, сдобная - чтоиговорить,-ноэтоже
перина, а не двуспальный пружинный матрац, как моя супруга.Умоейжены
все это прямо железное. Весь дом, бывало, трясется, точнокузница,когда
она принимается за дело, штукатурка со стен сыплется. Нет, приятель, такое
сокровище на улице не найдешь.
Бэтхер пригорюнился. И вдруг откуда-то повеяло запахомфиалок.Гребер
огляделся. Фиалки росливгоршкенаподоконнике,ивэтомвнезапно
пахнувшем на него невыразимо сладостном аромате было все-безопасность,
родина, надежда и позабытые грезы юности,-ароматбылоченьсилени
внезапен, как нападение, и тут же исчез; но Гребер почувствовал себя после
него таким ошеломленным и усталым, как будто бежал с полнойвыкладкойпо
глубокому снегу. Он поднялся.
- Куда ты? - спросил Бэтхер.
- Не знаю. Куда-нибудь.
- В комендатуре ты был?
- Да. Получил направление в казармы.
- Хорошо. Постарайся, чтобы тебя назначили в сорок восьмой номер.
- Постараюсь.
Бэтхер рассеянно следил глазами за хозяйкой.
- А я, пожалуй, посижу. Выпьем еще по одному.
Гребер медленно шел по улице, направляясь в казарму. Ночьсталаочень
холодной. На каком-то перекрестке он увидел воронкуотбомбы,надямой
вздыбились трамвайные рельсы. В проемах входных дверей лежал лунныйсвет,
похожий на металл. От шагов рождалось эхо, точноподулицейтожешагал
кто-то. Кругом было пустынно, светло и холодно.
Казарма стояла на холме на краюгорода.Онауцелела.Учебныйплац,
залитый белым светом, казалось, засыпан снегом. Гребер вошел вворота.