- В-самом деле? Ты мобилизована?
- Ну да. Я и хотела этого. Может быть, я этим хоть немного помогу отцу.
Гребер покачал головой и посмотрел на нее. - Это не идеттебе.Каки
твое имя. И угораздило же тебя!
- Это мама выбрала. ОнабылародомизюжнойАвстрииинапоминала
итальянку; она надеялась, что я будублондинкойсголубымиглазами,и
потому заранее назвала меня Элизабет. И хотя блондинки не получилось,имя
решили уже не менять.
Марабу подал вино. Он держал бутылку, словно это была драгоценность,и
осторожносталразливать,-Япринесвамоченьтонкиеипростые
хрустальные рюмки, - сказал он. - Так лучше виден цвет.Иливыжелаете,
может быть, зеленые?
- Нет, пусть будут тонкие прозрачные рюмки.
Марабу кивнул и поставил настолсеребряноеблюдо.Розовыеломтики
гусиной печени вместе с черными трюфелями лежали в кольце дрожащегожеле.
- Прямо из Эльзаса, - гордо заявил он.
Элизабет рассмеялась. - Какая роскошь!
- Роскошь, да! - Гребер поднял свой стакан. - Роскошь, - повторил он. -
Вот за это мы и выпьем с тобой, Элизабет. Целых два года яелтолькоиз
жестяного котелка и ни разу не был уверен, что успею докончить свой обед -
поэтому сейчас это не просто роскошь; нечтогораздобольше.Этомири
безопасность, радость и праздник -словомвсето,чегонафронтене
бывает.
Он пил вино, смаковал его и смотрел на Элизабет:ведьонатожебыла
частью этого праздника. Вот оно, нежданное, несущеессобоюлегкостьи
бодрость;оноподнимаетсянаднеобходимостью,ненужноеикакбудто
бесполезное, ибо принадлежит к другому миру, более сверкающему ищедрому,
к миру игры и мечты. После этих лет, прожитых на краю смерти, вино было не
только вином, серебро -серебром,музыка,откуда-топросачивавшаясяв
погребок - не только музыкой, и Элизабет - нетолькоЭлизабет:всеони
служили символом жизни без убийств и разрушения, жизни радисамойжизни,
которая уже почти превратилась в миф, в безнадежную мечту.
- Иногда совсем забываешь, что еще жив, - сказал он.
Элизабет опять рассмеялась. - Я-то все время помню, но только незнаю,
на что это мне...
К ним подошел Марабу. - Ну, как вино, ваша честь?
- Вероятно, очень хорошее, иначе мне бы вдруг не пришли в головувещи,
о которых я давным-давно не думал.
- Это солнце, ваша честь. Под его лучами осенью зрелвиноград.Теперь
виновозвращаетэтилучи.ТакоевиновРейнскойобластиназывают
дароносицей.
- Дароносицей?
- Да. Оно как золото и посылает во все стороны золотые лучи.
- Это верно.
- Егочувствуешьпослепервогожестакана.Неправдали?Прямо
солнечный сок!
- Даже после первого глотка. Оно не в желудок идет. Оноподнимаетсяк
глазам и изменяет мир.
- Вы знаете толк в вине, сударь, -Марабудоверительнонаклонилсяк
нему.
- Вон там на столике справа - то же вино. А люди лакаютего,точно
воду. Они вполне могли бы обойтись рислингом.
Он ушел, бросив на столик справа негодующий взгляд.
- Сегодня, должно быть, везет обманщикам, - сказал Гребер. -Акакого
ты мнения насчет этого вина? Оно тебе тоже кажется дароносицей?
Она откинулась на спинку стула ирасправилаплечи:-Уменятакое
чувство, будто я вырвалась из тюрьмы. И будто меня заобманскороопять
туда посадят.
Он засмеялся. - Уж мы такие! Ужасно боимся собственных чувств. Акогда
они возникают - готовы считать себя обманщиками.
Марабу принес рыбу и салат. Гребер наблюдал за тем, как подают на стол,
и чувствовал, что вся его напряженность исчезла; он был подобенчеловеку,
который случайно отважилсяступитьнатонкийледивдруг,ксвоему
удивлению, видит, что не проваливается. Он знает,ледтонокиможетв
любую минуту проломиться, но пока еще держит - и этого достаточно.
- А ведь когда так долго валялся в навозе, только и начинаешьвсеэто
ценить, - сказал он. - Всякая мелочь радует и волнует, точно видишь всев
первый раз. Все - даже рюмка и белая скатерть.
Марабу откупорил новую бутылку. Он напоминал теперь заботливую мать.
- Обычно к рыбе подают мозель, - заявил он. - Ноккамбалетребуется
другое. У нее мясо имеет вкус орехов. К ней бутылкаРейнгауера-этож
сказка. Разве нет?
- Бесспорно.
Кельнер кивнул и исчез.
- Послушай, Эрнст, - сказалаЭлизабет,-амызавсеэтосможем
заплатить? Ведь, наверно, здесь страшно дорого?
- Сможем. Я привез с собой жалованье за два года войны.Анадолголи
его должно хватить? - Гребер рассмеялся. - Только на очень короткую жизнь.
Всего на две недели. На этот срок хватит.
Они стояли перед ее дверью. Ветер утих, и снова опустился туман.
- Когда тебе надовозвращаться?-спросилаЭлизабет.-Черездве
недели?
- Вроде того.
- Скоро.
- И скоро, и еще очень долго. Все меняется каждую минуту.Навойнеи
время другое, чем в мирной жизни. Ты, наверно, это тожеиспытала;теперь
здесь такой же фронт.
- Это не одно и то же.
- Нет, одно.Исегоднябылмойпервыйвечервотпуску.Богда
благословит и Марабу, и Рейтера, и твое золотое платье, и вино.
- И нас, - добавила Элизабет, - его благословение нам пригодится.
Она стояла перед своим спутником.Прядитуманазапуталисьунеев
волосах, и слабый ночной светчутьпоблескивалвних.Поблескивалои
платье, а от тумана лицо у нее было влажное как плод. Греберу вдругстало
трудно расстаться с ней, разорвать ту паутинку нежности, покоя,тишиныи
взволнованности, которая так неожиданно окутала этот вечер, и вернутьсяк
казарменной вони и остротам, к тоске ожидания и думам о грядущем.
Резкий голос рассек тишину. - Что у вас - глаз нет, унтер-офицер?
Переднимистоялнизенькийпухлыймайорсбелойщеточкойусов.