Его отправили в концлагерь.
- Он был немец?
- Бельгиец. Директор музея.
Медиков кивнул.
-Какимобразомвамудалосьтакдолго скрываться? -спросилон,
помолчав немного. - Разве в музее не было посетителей?
-Конечно,были.Днемясидел взапертивподвале, гденаходился
запасник. Вечером являлся директор,приносил еду и на ночь выпускал меня из
моего убежища. Из здания музеяя не выходил, но могвыбираться из подвала.
Свет, разумеется, нельзя было зажигать.
- А служащие музея что-нибудь знали?
- Нет. В запаснике не было окон. А когда кто-нибудь спускался в подвал,
я сидел не шевелясь. Больше всего боялся чихнуть не вовремя.
- Вас из-за этого и обнаружили?
-Да нет.Кто-тообратил внимание, чтодиректор либо чересчур часто
засиживается в музее, либо возвращается туда по вечерам.
- Понятно, - сказал Медиков. - А читать вы могли?
- Только в летние ночи или при лунном свете.
- Но ночью вам разрешалось гулять по музею и рассматривать картины?
- Да, пока они были видны.
Медиков улыбнулся и неожиданно спросил:
- Хотите есть?
- Да, - сказал я. - И даже очень.
- Такя и думал.Стоитчеловекуочутитьсяна свободе -иунего
появляется волчий аппетит. Поедим в аптеке.
- В аптеке?
- Да, в drugstore. Этоодна из особенностей Штатов. Ваптеке покупают
аспирин и закусывают.
- Чем вы занимались целый день в музее, чтобы не сойти с ума? - спросил
Медиков.
Я окинул взглядом аптеку: у длинной стойки люди торопливо жевали, глядя
на рекламные плакаты и бутыли с лекарствами.
- А что мы тут будем есть? - спросил я в свою очередь.
-Котлеты.Этоблюдодаещевенскиесосиски-основнаяпища
американцев. Бифштексы не по карману простому люду.
-Чемязанимался вмузее?Ждал вечера. И, конечно, по возможности
избегал думать об опасности,котораямне угрожала. Иначея бы очень скоро
свихнулся.Впрочем, у меня был опыт -уже несколько лет, как яскрывался.
Одингоддажевсамой Германии. Вот я и непозволялсебедумать,что
допустил хоть какую-нибудь оплошность. Раскаяние разъедает душу сильнее, чем
соляная кислота. Это занятиедля спокойных эпох.Ну,а потом я безконца
занималсяфранцузским,сам себедавал урокифранцузского. Позжеястал
ночами бродить по залам музея, рассматривать картины, запоминать их. Скоро я
уже знал все полотна. И сидя днем в кромешной тьме, мысленновосстанавливал
их в памяти. Я представлял их себе, следуя определенной системе, по порядку,
инойразна одну какую-нибудькартину тратилмногодней.Порою на меня
нападалоотчаяние,нопотомяначинал всесызнова.Еслибы япросто
любовался картинами, то, наверное, пропал бы.
Еслибы япросто
любовался картинами, то, наверное, пропал бы. Но я придумал себе своего рода
упражнение дляпамяти и благодаря этому все время совершенствовался. Теперь
я уже небился головой обстенку, я как быподнимался вверх, ступенька за
ступенькой. Понимаете?
- Да, вы недавали себе покоя, - сказал Меликов. -И у вас была цель.
Это спасает.
- Одно лето я не расставался с Сезанном и с несколькими картинами Дега.
Разумеется,это быливоображаемые картины, и только в воображении я мог их
оценить. Новсежея оценивал их.Тобылсвоего рода вызовсудьбе.Я
заучивал наизусть цвета и композицию, хотя никогда невидел ни одного цвета
днем. Это был лунный Сезанни ночнойДега. И я запоминал и сопоставлял эти
картины в их сумеречномвоплощении.Позжея нашел вбиблиотеке книгипо
искусству. И, присев под подоконником, усердно изучал их. Призрачный мир, но
все же это был мир.
- Разве музей не охранялся?
- Только в дневные часы. Вечером его просто запирали. На мое счастье.
- И на несчастье человека, который носил вам еду.
- На несчастье человека, которыйпряталменя,-сказал яспокойно,
взглянув на Меликова. Я понимал, что за его словами ничего не кроется, он не
хотел меня обидеть. Просто констатировал факт.
- Не надейтесь стать нелегальныммойщиком тарелок, - сказал Меликов. -
Это романтические бредни! Да ис тех пор,как существуют профсоюзы,такая
возможность отпала.Сколько времени вы можете продержаться ине умеретьс
голоду?
- Совсем недолго... Сколько стоит этот завтрак?
- Полтора доллара. С начала войны здесь все дорожает.
- Войны? - сказал я. - Какая здесь война?
- Войнаидет!- возразил Меликов.- Иопять-такина вашесчастье.
Требуются люди. Безработицы пока нет. Вам легче будет устроиться.
- Через двамесяца мнесновапридетсяудирать. Меликоврассмеялся,
зажмурив маленькие глазки.
- Америка- огромная страна. И война идет.Навашесчастье. Гдевы
родились?
- Согласно паспорту - в Гамбурге, на самом деле - в Ганновере.
- Ни в том, ни в другом случае это вам не грозит высылкой. Но вы можете
угодить в лагерь для интернированных.
-В одномтаком лагере я ужепобывал. Во Франции,- сказал я, пожав
плечами.
- Бежали?
-Скорее,простоушел.Послепоражения,когданачаласьвсеобщая
неразбериха.
Меликов кивнул.
- ЯтожежилвоФранции,когданачаласьвсеобщаянеразберихав
восемнадцатомгоду...Нотолькопосле победы - какоказалось,впрочем,
весьма призрачной. Не выпить ли нам сейчас водки?
- Я привыксопаской относиться к алкоголю, - ответиля. - Несколько
разяиз-за него переоценивал свои силы.Идважды этопривело квесьма
плачевным результатам.