- Существует еще одно исконно тевтонское свойство - злорадство.
-Ане поралиперестать?- спросилКан. -Нашюморстановится
несколько утомительным.
Мывзглянулидругнадруга,какшкольники, захваченныенаместе
преступления.
- Не знал, что от этого невозможно отделаться, - пробормотал Кан.
- Только нам так плохо?
- Всем.Послетогокакулетучивается первое, поверхностноечувство
защищенности и ты перестаешьиграть сам с собоюв прятки и вести страусову
политику, тебя настигает опасность. Она тем больше, чем защищенной чувствует
себя человек. Завидую тем, кто, подобно неунывающим муравьям, сразу же после
грозы начинает строить заново,витьгнездышко,строить собственноедело,
семью, будущее. Самой большой опасности подвергаются люди, которые ждут.
- И вы ждете?
Кан посмотрел на меня с насмешкой.
- А разве вы, Росс, не ждете?
- Жду, - сказал я, помолчав немного.
- Я тоже. Почему, собственно?
- Я знаю почему.
- У каждогосвоипричины.Боюсьтолько,что когдавойна кончится,
причиныэтииспарятся, какводанагорячей плите. Имыопять потеряем
несколько лет, прежде чем начнем все сначала. Другие люди обгонят нас за эти
несколько лет.
- Какаяразница? - спросил яс удивлением. - Жизнь ведь - не скачка с
препятствиями.
- Вы думаете? - спросил Кан.
- Дело нев соперничестве.Вернуться хочет большинство.Развеяне
прав?
- По-моему,ни один человек не знает этого точно. Некоторым необходимо
вернуться.Например,актерам.Здесь ихничего не ждет,ониникогдане
выучатсякак следует говорить по-английски. Писателям тоже. ВШтатах их не
будутчитать.Ноу большинства причина совсем иная. Неодолимая,дурацкая
тоска по родине. Вопреки всему. Черт бы ее подрал.
-Эдакуюслепую любовьк Германииянаблюдал,-сказаля.-В
Швейцарии. У одного еврея,коммерции советника.Яхотел стрельнуть у него
денег. Но денег он мне не дал, зато дал добрый совет - вернуться в Германию.
Газеты, мол,врут.Аесликое-что иправда, тоэтовременное явление,
совершенно необходимые строгости. Лес рубят- щепкилетят. Ипотом,сами
евреивомногомвиноваты. Я сказал,что сидел в концлагере.И тогдаон
разъяснилмне,чтобез причинылюдейне сажаюти что самыйфакт моего
освобождения - еще одно доказательство справедливости немцев.
- Этот тип людей мне знаком, - сказал Кан, нахмурившись. - Их не так уж
много, но они все же встречаются.
- Даже в Америке. - Я вспомнил своего адвоката. - Кукушка, - сказал я.
Кан засмеялся.
- Кукушка! Нет ничего хуже дураков. Пошли они все к дьяволу!
- Наши дураки тоже.
- Кукушка! Нет ничего хуже дураков. Пошли они все к дьяволу!
- Наши дураки тоже.
- В первую очередь -наши. Но, может, мы, не смотряна все,отведаем
крабов?
Я кивнул.
-Позвольтемнепригласитьвас,ужесамавозможностьпригласить
кого-нибудьвресторанповышаеттонусиизбавляетоткомплекса
неполноценности. Ты перестаешь чувствовать себя профессиональным нищим.Или
благородным паразитом, если хотите.
- Ничтоне может избавитьот комплексавины зато,что тыжив, от
комплекса, внушенного нам нашим возлюбленнымотечеством. Но я принимаю ваше
приглашение.Ипозвольтемневсвоюочередьугоститьвасбутылочкой
нью-йоркского рислинга. На короткое время мы снова почувствуем себя людьми.
- По-вашему, мы здесь не люди?
- Люди на девять десятых.
Кан вытащил из кармана розовую бумагу.
- Паспорт! - с благоговением сказал я.
- Нет. Удостоверение для иностранцев, подданных вражеского государства.
Вот кто мы здесь.
-Стало быть,всеещелюдинеполноценные, -сказаля,раскрывая
огромное меню.
Вечером мы отправились кБетти Штейн. Онаосталасьверна берлинскому
обычаю. По четвергам к ней приходили вечером гости. Все, кто желал. А тот, у
кого завелосьнемного денег, приносил бутылку вина, пачку сигарет или банку
консервированных сосисок. УБетти былпатефон и старые пластинки.Песни в
исполненииРихарда Таубера и арии изоперетт Кальмана, ЛегараиВальтера
Колло.Иногдакто-нибудь изпоэтовчиталсвоистихи.Но большую часть
времени в салоне Бетти спорили.
- У нееблагие намерения, - сказалКан. - И все равно это - морг, где
средимертвецовбродятживые,вернее,полутрупы, которыеещесамине
осознали этого.
Беттибыла встаромшелковомплатье,сшитомещев догитлеровские
времена.Платьебыло ярко-лиловое,всев оборках,оношуршало ипахло
нафталином. Румяные щеки,седина и блестящиетемныеглазаБетти никак не
вязались с этим туалетом. Бетти протянула намнавстречу свои пухлые руки. В
ней былостолькосердечности,чтов ответ можно былотолькобеспомощно
улыбнуться и сказать, что она трогательнаяи главная. Бетти нельзябыло не
любить.Онавеласебятак,словнов1933годувремяостановилось.
Действительность существовала во все дни недели, но "четвергов" Бетти она не
коснулась.ПочетвергамбылиопятьБерлиниВеймарскаяконституция,
оставшаясявполнойсиле.Вбольшойкомнате,завешаннойпортретами
покойников,было довольномногонарода. Актер ОттоВилерстоялв кругу
почитателей.
- ОнзавоевалГолливуд! - восклицалаБеттисгордостью.