«С ума сошел», - подумал я и
покачал головой. Потом опять снял трубку и позвонил Кестеру:
- Билеты еще у тебя, Отто?
- Да.
- Ну и отлично. Так я пойду с тобой на бокс. После бокса мы еще немного побродили по ночному городу. Улицы были светлы и пустынны. Сияли
вывески. В витринах бессмысленно горел свет. В одной стояли голые восковые куклы с раскрашенными лицами. Они выглядели призрачно и развратно. В
другой сверкали драгоценности. Потом был магазин, залитый белым светом, как собор. Витрины пенились пестрым, сверкающим шелком. Перед входом в
кино на корточках сидели бледные изголодавшиеся люди. А рядом сверкала витрина продовольственного магазина. В ней высились башни консервных
банок, лежали упакованные в вату вянущие яблоки, гроздья жирных гусей свисали, как белье с веревки, нежно-желтыми и розовыми надрезами мерцали
окорока, коричневые круглые караваи хлеба и рядом копченые колбасы и печеночные паштеты.
Мы присели на скамью в сквере. Было прохладно. Луна висела над домами, как большая белая лампа. Полночь давно прошла. Неподалеку на мостовой
рабочие разбили палатку. Там ремонтировали трамвайные рельсы. Шипели сварочные аппараты, и снопы искр вздымались над склонившимися темными
фигурами. Тут же, словно полевые кухни, дымились асфальтные котлы.
Мы сидели; каждый думал о своем.
- А странно вот так в воскресенье, Отто, правда? Кестер кивнул.
- В конце концов радуешься, когда оно уже проходит, - сказал я задумчиво.
Кестер пожал плечами:
- Видимо, так привыкаешь гнуть спину в работе, что даже маленькая толика свободы как-то мешает. Я поднял воротник:
- А что, собственно, мешает нам жить, Отто? Он поглядел на меня улыбаясь:
- Прежде было такое, что мешало, Робби.
- Правильно, - согласился я. - Но всT-таки? Вспышка автогена метнула на асфальт зеленые лучи. Палатка на рельсах, освещенная изнутри,
казалась маленьким, уютным домиком.
- Как ты думаешь, ко вторнику покончим с кадилляком? - спросил я.
- Возможно, - ответил Кестер. - Ас чего это ты?
- Да просто так.
Мы встали.
- Я сегодня малость не в себе, Отто, - сказал я.
- С каждым случается, - ответил Кестер. - Спокойной ночи, Робби.
- И тебе того же, Отто.
Потом я еще немного посидел дома. Моя конура вдруг совершенно перестала мне нравиться. Люстра бьша отвратительна, свет слишком ярок, кресла
потерты, линолеум безнадежно скучен, умывальник, кровать, и над ней картина с изображением битвы при Ватерлоо, - да ведь сюда же нельзя
пригласить порядочного человека, думал я. Тем более женщину. В лучшем случае - только проститутку из «Интернационаля».
III
Во вторник утром мы сидели во дворе нашей мастерской и завтракали. Кадилляк был готов. Ленц держал в руках листок бумаги и торжествующе
поглядывал на нас.
Он числился заведующим отделом рекламы и только что прочел Кестеру и мне текст составленного им объявления о продаже машины. Оно начиналось
словами: «Отпуск на юге в роскошном лимузине», - и в общем представляло собой нечто среднее между лирическим стихотворением и гимном.
Мы с Кестером некоторое время помолчали. Нужно было хоть немного прийти в себя после этого водопада цветистой фантазии.
Ленц полагал, что мы сражены.
- Ну, что скажете? В этой штуке есть и поэзия и хватка, не правда ли? - гордо спросил он.
- В наш деловой век нужно уметь быть романтиком, в
этом весь фокус. Контрасты привлекают.
- Но не тогда, когда речь идет о деньгах, - возразил я.
- Автомобили покупают не для того, чтобы вкладывать деньги, мой мальчик, - пренебрежительно объяснял Готтфрид. - Их покупают, чтобы тратить
деньги, и с этою уже начинается романтика, во всяком случае для делового человека. А у большинства людей она на этом и кончается. Как ты
полагаешь, Отто?
- Знаешь ли... - начал Кестер осторожно.
- Да что тут много разговаривать! - прервал его я. - С такой рекламой можно продавать путевки на курорт или крем для дам, но не автомобили.
Ленц приготовился возражать.
- Погоди минутку, - продолжал я. - Нас ты, конечно, считаешь придирами, Готтфрид. Поэтому я предлагаю - спросим Юппа. Он - это голос народа.
Юпп, наш единственный служащий, пятнадцатилетний паренек, числился чем-то вроде ученика. Он обслуживал заправочную колонку, приносил нам
завтрак и убирал по вечерам. Он был маленького роста, весь усыпан веснушками и отличался самыми большими и оттопыренными ушами, которые я
когда-либо видел. Кестер уверял, что если бы Юпп выпал из самолета, то не пострадал бы. С такими ушами он мог бы плавно спланировать и
приземлиться. Мы позвали его. Ленц прочитал ему объявление.
- Заинтересовала бы тебя такая машина, Юпп? - спросил Кестер.
- Машина? - спросил Юпп.
Я засмеялся.
- Разумеется, машина, - проворчал Готтфрид. - А что ж, по-твоему, речь идет о лошади?
- А есть ли у нее прямая скорость? А как управляется кулачковый вал?
Имеются ли гидравлические тормоза? - осведомился невозмутимый Юпп.
- Баран, ведь это же наш кадилляк! - рявкнул Ленц.
- Не может быть, - возразил Юпп, ухмыляясь во всT лицо.
- Вот тебе, Готтфрид, - сказал Кестер, - вот она, современная романтика.
- Убирайся к своему насосу, Юпп. Проклятое дитя двадцатого века!
Раздраженный Ленц отправился в мастерскую с твердым намерением сохранить весь поэтический пыл своего объявления и подкрепить его лишь
некоторыми техническими данными.
x x x
Через несколько минут в воротах неожиданно появился старший инспектор Барзиг. Мы встретили его с величайшим почтением. Он был инженером и
экспертом страхового общества «Феникс», очень влиятельным человеком, через которого можно было получать заказы на ремонт. У нас с ним
установились отличные отношения. Как инженер он был самим сатаной, и его ни в чем невозможно было провести, но как любитель бабочек он был мягче
воска. У него была большая коллекция, и однажды мы подарили ему огромную ночную бабочку, залетевшую в мастерскую. Барзиг даже побледнел от
восторга и был чрезвычайно торжествен, когда мы преподнесли ему эту тварь. Оказалось, что это «Мертвая голова», очень редкостный экземпляр, как
раз недостававший ему для коллекции. Он никогда не забывал этого и доставал нам заказы на ремонт где только мог. А мы ловили для него каждую
козявку, которая только попадалась нам.
- Рюмку вермута, господин Барзиг? - спросил Ленц, уже успевший прийти в себя. - До вечера не пью спиртного, - ответил Барзиг. - Это у меня
железный принцип.
- Принципы нужно нарушать, а то какое же от них удовольствие, - заявил Готтфрид и налил ему. - Выпьем за грядущее процветание «Павлиньего
глаза» и «Жемчужницы!»
Барзиг колебался недолго.