Вскоре пришли сразу десятьчеловек:путешественникГоловач,механик
Гаусман,две девушкиподруги- обе гидравлики-сканала Москва-Волга,
метеорологавиаслужбыВечкин,конструкторвысотныхмоторовМульдбауэр,
электротехникГунькин сженой, - но за ним опятьпослышались людииеще
пришли некоторые, и среди них - Лида Осипова со скрипачом Сарториусом.
Позжевсех в клубявился хирург Самбикин. Онтолько что вернулсяиз
клиники, гдепроизводилтрепанациючерепамаленькому ребенку,итеперь
пришел подавленный скорбью устройства человеческого тела, сжимающего в своих
костях гораздо больше страдания, усталости и смерти, чем жизни и движения. И
странно было Самбикину чувствовать себя хорошо - в напряжении своей заботы и
ответственности за улучшение всех худых, изболевшихся человеческих тел. Весь
его умбыл наполнен мыслью, сердце билось покойно и верно, он не нуждался в
лучшем счастье, чемконтроль зачужим сердцебиеньем, - и в то же время ему
становилосьстыдно от сознанияэтого своего тайного наслаждения. Онхотел
уже идти делать свойдоклад, потомучто раздалсязвонок, но вдругувидел
незнакомую молодую женщину, гуляющую рядом со скрипачом. Неясная прелесть ее
наружностиудивилаСамбикина;онувидел силу и светящееся воодушевление,
скрытоезаскромностьюидажеробостьюеелица.Содрогнувшисьот
неожиданного, тайного чувства, Самбикин вышел на минуту на открытый балкон.
Московская ночь светилась в наружной тьме,поддерживаемаянапряженьем
далекихмашин.Возбужденныйвоздух,согретыймиллионамилюдей,тоской
проникал в сердце Самбикина. Он поглядел на звезды, в волшебное пространство
мрака и прошептал старые слова, усвоенные понаслышке: "Боже мой!"
Затем он пошел взал, где собрались его ровесники и товарищи. Самбикин
долженбыл сделатьдоклад о последних работах того института, в котором он
служил. Темой его доклада являлось человеческое бессмертие.
Во втором ряду сидела та молодая женщина с влекущим лицом и рядом с ней
опять сидел скрипачсосвоиминструментом.Улыбка юности и бессмысленное
очарование украшали ее, ноонасама этогоне замечала...Самбикини его
товарищи в институтехотелидобыть долгуюсилу жизни или, быть может,ее
вечность-из трупов павших существ. Нескольколет назад, роясь в мертвых
телахлюдей,Самбикин нашел в области их сердца слабые следынеизвестного
вещества, и озадачился им. Ониспытал егоиоткрыл, что вещество обладает
силой возбуждать слабеющую жизнь, как будто в момент смерти в телечеловека
открываетсякакой-тотайный шлюзи оттуда разливается по организму особая
влага, бережно хранимая всю жизнь, вплоть до высшей опасности.
Но где тот шлюз в темноте, в телесных ущельях человека, который скупо и
вернодержитпоследнийзаряджизни? Толькосмерть,когдаонанесется
равнодушнойволноюпотелу,срывает тупечатьс запаснойжизни, и она
раздаетсяв последнийразкакбезуспешныйвыстрелвнутричеловека,и
оставляет неясные следы на его мертвом сердце.
..
Бродячий луч далекого прожектора остановился случайно на огромных окнах
клуба.Слышнобыловнаставшейпаузе,как билипошпунту ивыдували
исходящий пар паровые копры на Москва-реке. ЛидаОсипова стала беспокоиться
иповорачивалаголову на каждого,кто входилвзалу. Несколько разона
ходила к телефону - звонить тому, кого она ожидала,но ейникто не отвечал
оттуда, вероятно, испортился аппарат, и она возвращалась, не показывая своей
печали.
Затем всегости перешли в другое помещение, гдебыл накрытстолдля
общегоужина,итамвозобновилсяспоробессмертии,о доисторических
одноглазых циклопахкакопервых живыхсуществах,построившихГрецию и
олимпийскиехолмы, - о том, что и Зевсбыл толькокаторжником с выколотым
глазом, обожествленным впоследствии аристократией за свой труд, образовавшим
целую страну, - и о других предметах.
Цветы, казавшиеся задумчивыми от своей замедленной смерти, стояли через
каждыеполметра,иотнихисходилоелезаметноеблагоухание.Жены
конструкторов и молодые женщины - инженеры, философы, бригадиры, десятники -
былиодеты в самый тонкийшелк республики.Правительство украшалолучших
людей. ЛидаОсипова была в синемшелковом платье, весившемвсегограммов
десять,исшитоонобыло настолькоискусно, что дажепульс кровеносных
сосудов Лиды, беспокойство ее сердцаобозначалось наплатьеволнением его
шелка. Все мужчины, не исключая небрежного Самбикина и обросшего метеоролога
Вечкина,пришли вкостюмах из превосходного матерьяла, простых и красивых;
одеваться плохо и грязно было быупреком бедностью стране, которая питала и
одевалаприсутствующих своим отборнымдобром,самавозрастаянасиле и
давлении этой молодости, на ее труде и таланте.
СамбикинпопросилСарториусасыгратьчто-нибудь:зачемжеонне
расстается со скрипкой.
Сарториус поднялся и с прозрачной, счастливой силой заиграл свою музыку
-средимолодойМосквы, вее шумнуюночь, над головамиумолкших людей,
красивых от природы илиотвоодушевленияи счастливой молодости. Весь мир
вокруг него стал вдруг резким и непримиримым, - одни твердые тяжкие предметы
составляли егоигрубая, жесткая мощность действовала с такойзлобой, что
сама приходила в отчаяние и плакала человеческим, истощенным голосом на краю
собственногобезмолвия.И сноваэтасила вставаласосвоегожелезного
поприща и крошила соскоростью вопля какого-то своего холодного,каменного
врага,занявшего своиммертвым туловищемвсюбесконечность.Однакоэта
музыка, теряя всякую мелодию и переходя в скрежещущий вопль наступления, все
же имеларитмобыкновенногочеловеческого сердца и была простаи понятна
тем, кто ее слушал.
Но,играя,Сарториус опять немог понять своего инструмента:почему
скрипка игралалучше, чем он мог, почему мертвое и жалкоевещество скрипки
производило из себядобавочные живые звуки, играющиене на тему, но глубже
темы иискуснее руки скрипача.