Новотнаконецнаулице
прозвучал последний выстрел, добивающий раненых, и генерал Родриго де Агилар
подполз к окну, поднялся и выглянул в него и приказал кому-то, чтобы послали
замусорными фургонами и вывезли на них трупы, после чего удалился, пожелав
на прощание: "Доброй ночи, мой генерал!" -- "Доброй ночи, --отозвалсяон,
-- доброй ночи, дружище! Большое спасибо!" Он так и остался лежать ничком на
траурно-черноммрамореполавзале совета министров, подложив под голову
локоть правой руки, зарылся в него лицом и мгновенно уснул, болееодинокий,
чемкогдабытонибыло, убаюканный шепотом потока желтых листьев своей
жалкой осени, которая наступила бесповоротно именно в ту ночь великой бойни,
ознаменованная дымящимися руинами и багровыми лунами кровавых луж. Но наутро
он был избавлен от необходимости выполнять вчерашние планы, ибоармиясама
прекратиласвоесуществование, -- солдаты разбежались, а горстки офицеров,
сопротивлявшихся до конца в казармах столицы и вшестиостальныхказармах
страны,былиубитыпрезидентскойгвардиейприпомощигражданских
добровольцев; уцелевшие министрыбежализаграницувседоединого,за
исключениемдвоих,наиболее преданных, -- один из них, помимо прочего, был
его личным врачом, а другой -- лучшим в стране каллиграфом;обошлосьисо
средствами, не нужно было поддакивать никакой иностранной державе, уповая на
заем,ибоприверженцы, которых оказалось не так уж мало, собрали множество
золотых обручальных колец, всяких золотых украшений и отдалиихказне;не
было также нужды покупать дешевые кожаные табуретки, покупать циновки, чтобы
прикрытьимиследыразрушений,оставшиесяповсюдусодняосквернения
похорон; не было в этом нужды потому, что задолго до того,какзавершилось
полноеусмирениестраны, президентский дворец был реставрирован и стал еще
богаче и краше, вновь в нем было полно птичьихклеток--воднихсидели
острые на язык попугаи гуакамая, в других, висящих под потолком, королевские
попугайчикинапевалипопулярнуюмелодиюпесенки "Коль не в Испании, то в
Португалии", а вокруг все так и сверкало чистотой, как навоенномкорабле,
-- корабельнуючистотуипорядокподдерживалидвескромныеработящие
женщины; в окна врывалась славящая его музыка, раздавались радостныевзрывы
петард,доносилсяторжествующийзвонколоколов,которымвздумалибыло
отметить его смертьикоторыйнынесутрадовечеравозвещалоего
бессмертии;наплощади де Армас шумела постоянно действующая демонстрация,
выкрикивая здравицы в честь вечного единения президентаинарода,подымая
огромныетранспаранты,накоторых было начертано большими буквами: "Храни
Господь его превосходительство, воскресшего из мертвых на третий день".
Словом, жизнь превратилась в каждодневный праздник,которыйненужно
было подогревать искусственно, как в прежние времена, ибо все шло прекрасно:
государственныеделаразрешалисьсамисобой,родинашагалавперед,
правительством был он один, никто не мешал ни словом, ни делом осуществлению
его замыслов; казалось, даже врагов не оставалосьунего,пребывающегов
одиночественавершинеславы,--егодорогойдруг, генерал Родриго де
Агилар, мог быть доволен своей работой; он тоже был доволен, почему ивелел
однаждыпостроитьна плацу всех тех рядовых президентской гвардии, которые
приподавлениибеспорядковпроявилиособуюбеспощадностьирвение,и
произвелихвсехвофицеры,хотяипонимал,чтотеперьпридется
восстанавливать армию, ибо офицерыдолжныкем-токомандовать,--армию,
котораяраноилипоздноукусит кормящую ее руку; однако он произвел этих
рядовых гвардейцев в офицеры, ткнув каждого в грудь и по наитию называятот
илиинойчин:"Ты -- капитан! Ты -- майор! Ты -- полковник! То есть что я
говорю? Ты -- генерал, а все остальные -- лейтенанты! Ни фига,дружище,не
дрейфь, принимай свое войско!" Он не обошел и тех, кто был искренне опечален
его смертью, взволнованное благодарное чувство к этим людям переполняло его,
поэтомуон велел разыскать того старика-ветерана, который в день прощания с
усопшим скорбно стоял у гроба, отдавая покойному честь, велел разыскать того
мужчину, который поцеловал перстень нарукепокойника,инаградилэтого
мужчинуи старика-ветерана медалью мира; он приказал найти рыдавшую над его
гробом торговкурыбойиподарилэтойбеднойженщине,укоторойбыло
четырнадцать детей, именно то, в чем она больше всего нуждалась: большой дом
сомножествомкомнат; он приказал найти и ту лицеистку, которая положила в
гроб цветок, и выдал ее замуж за моряка, чем осуществил самую ее сокровенную
мечту.
Словом, жизнь превратилась в каждодневный праздник,которыйненужно
было подогревать искусственно, как в прежние времена, ибо все шло прекрасно:
государственныеделаразрешалисьсамисобой,родинашагалавперед,
правительством был он один, никто не мешал ни словом, ни делом осуществлению
его замыслов; казалось, даже врагов не оставалосьунего,пребывающегов
одиночественавершинеславы,--егодорогойдруг, генерал Родриго де
Агилар, мог быть доволен своей работой; он тоже был доволен, почему ивелел
однаждыпостроитьна плацу всех тех рядовых президентской гвардии, которые
приподавлениибеспорядковпроявилиособуюбеспощадностьирвение,и
произвелихвсехвофицеры,хотяипонимал,чтотеперьпридется
восстанавливать армию, ибо офицерыдолжныкем-токомандовать,--армию,
котораяраноилипоздноукусит кормящую ее руку; однако он произвел этих
рядовых гвардейцев в офицеры, ткнув каждого в грудь и по наитию называятот
илиинойчин:"Ты -- капитан! Ты -- майор! Ты -- полковник! То есть что я
говорю? Ты -- генерал, а все остальные -- лейтенанты! Ни фига,дружище,не
дрейфь, принимай свое войско!" Он не обошел и тех, кто был искренне опечален
его смертью, взволнованное благодарное чувство к этим людям переполняло его,
поэтомуон велел разыскать того старика-ветерана, который в день прощания с
усопшим скорбно стоял у гроба, отдавая покойному честь, велел разыскать того
мужчину, который поцеловал перстень нарукепокойника,инаградилэтого
мужчинуи старика-ветерана медалью мира; он приказал найти рыдавшую над его
гробом торговкурыбойиподарилэтойбеднойженщине,укоторойбыло
четырнадцать детей, именно то, в чем она больше всего нуждалась: большой дом
сомножествомкомнат; он приказал найти и ту лицеистку, которая положила в
гроб цветок, и выдал ее замуж за моряка, чем осуществил самую ее сокровенную
мечту. И все жеегопотрясенноесердце,котороеонпыталсяуспокоить,
раздаваямилости,незналопокоядотехпор,покаводворе казармы
Сан-Херонимо оннеувиделсвязаннымивсехуцелевшихучастниковштурма
президентскогодворца;страхиненавистьобостряют память, и он опознал
каждого с беспощадной безошибочностью и разделил пленных по степени их вины:
"Ты командовал штурмом -- стань сюда! Ты отшвырнул от гроба плачущую женщину
-- стань сюда! Вы осквернили труп, волокли его по лестницам и грязнымлужам
-- станьтездесь! А все остальные -- здесь! Я вам покажу, рогоносцы!" Но не
сама кара была для него важной, просто кара егонеудовлетворяла,--ему
нужно было убедить самого себя, что ожесточение, с которым люди шли на штурм
дворца,их глумление над трупом не были вызваны стихийным взрывом народного
негодования, что вообщенебылоникакогонародноговозмущения,абыла
вылазкагнусныхнаймитов,ипоэтомуондопрашивалпленныхсамолично,
добиваясь, чтобы они признались, что они гнусные наймиты, добиваясьотних
желаннойегосердцуиллюзии.