Ибылажеему
охотаболтатьобэтом,старомухрычу,позабыв о стынущем супе! А затем
другой старый хрыч принимался объяснять, что, например, эта вот сахарница --
президентский дворец, а вражеское орудие при попутном ветре посылалоснаряд
нарасстояниев четыреста метров, что, не будь попутного ветра, снаряды не
достигли бы президентского дворца. "И если вынынчевидитеменявтаком
положении,товинойтомукакие-товосемьдесятсчем-тосантиметров.
Невезуха!" Но даже самые упорные былисломленыслишкомдолгимизгнанием,
теряливсякуюнадежду,жили тем, что, завидев на горизонте корабли своего
отечества, которые они узнавали по цвету дыма игудкампроржавевшихтруб,
спускалисьвпортиподморосящимдождемискали выброшенные моряками,
использованные на завертку жратвы газеты, вытаскивали их из мусорныхящиков
и прочитывали от корки до корки не только слева направо, но и справа налево,
пытаясьпрогнозироватьполитическоеразвитие в своих странах на основании
сообщений о том, кто там, на родине, женился, кто помер, кто когопригласил
иктокогоне пригласил на вечер по случаю дня рождения; каждый ждал, что
его судьбу изменит направление какой-нибудь грозной тучи, которая, даст Бог,
обрушится на его страну опустошительным ураганом, и тот снесет вседамбыи
плотины,врезультатечегореки ринутся на поля и погубят урожай, жилища
будутразрушены,начнетсяголод,чума,вымирание,илюдямничегоне
останется,какпризвать на помощь того, кого они изгнали, чтобы он спас их
от последствий катастрофы и от анархии, "Таконоибудет,вотувидите!"
Однаковожиданииэтоговеликогочасаприходилосьотзывать в сторонку
кого-либо из самых молодых обитателей приютаипроситьтихонько:"Будьте
любезны,вденьтемнениткув иголку, -- я должен заштопать брюки... я не
могуихвыбросить,онидорогимнекакпамять...этомоядуховная
ценность..." Приходилось тайком от других заниматься постирушками, незаметно
подбирать использованные бритвенные лезвия, которыми поначалу разбрасывались
новичкиприюта,обедатьв одиночестве, запершись на ключ в своей комнате,
чтобыскрытьбеззубуюнемощь,чтобынеобнаружитьпубличнопризнаки
старческогомаразма,свидетельствовнезапногостарческогонедержания --
позорно замаранные штаны. И в одинпрекрасныйденьодногоизних,явно
подзадержавшегосянаэтомбеломсвете,обряжаливпоследнюю приличную
рубашку,пришпиливаликегогрудивсерегалии,заворачивалителов
национальныйфлагродиныпокойного и, спев над ним его национальный гимн,
отправляли в страну забвения, отдавалиееемувовласть,--изъеденное
эрозиейгорестей,окаменевшее от печалей сердце умершего было единственным
балластом, который увлекал его в эту страну, расположеннуюнаднеморяу
подножияскал;наземлеоставалосьпосленегопустое место -- пляжный
стульчик на террасебезысходности.
"Мыприсаживалисьнаэтотстульчик,
разыгрываямеждусобойвещичкипокойного, если они были, мой генерал. Вы
только подумайте, какой жалкий конец после такой славы!"
В другом, давнем, далеком декабре, когда открывали этот приют, он, стоя
на этой жетеррасе,вдругувиделожерельеАнтильскихостровов,города
карибского побережья. Они словно приснились ему. Но это не было сном, кто-то
указывалнаних пальцем, тыча в синюю витрину моря. "Вон там, мой генерал,
-- это Мартиника". И он видел Мартинику, этот благоухающий потухшийвулкан,
виделсанаторий для чахоточных, гиганта негра в гипюровой кофте, продающего
под колоннами собора целые клумбы гардений губернаторским женам. "А воттам
-- Парамарибо,мойгенерал".Ионвиделпохожий на преисподнюю базар в
Парамарибо, видел крабов, выбирающихся из моря по сточным трубам нужникови
вскарабкивающихсянастоликиприморскогокафе,виделзапломбированные
брильянтами зубы толстозадых старух-негритянок, торгующихподгустым,как
суп,дождеминдейскимимаскамии корнями имбиря. Он видел разлегшихся на
пляжах в Танагуарене матрон, подобных золотым от солнца коровам, --"Чистое
золото,мойгенерал!", -- видел слепца-ясновидца из Гуайра, который за два
реала, играя на скрипкесединственнойструной,изгонялсмерть-индейку,
виделзнойныйдень на Тринидаде, едущие задним ходом автомобили, индусов в
зеленом, справляющих большую нужду посреди улицы перед своимилавками,где
продаютсярубашкиизнатуральногошелка и фигурки узкоглазых мандаринов,
вырезанные из цельного слоновьего бивня;виделкошмарГаити,гдебродят
облезлыесинюшныепсы,гдевзапряженныеволами телеги грузят по утрам
подобранныенаулицахтрупы;виделбензохранилищавКюрасао,вновь
помеченныетюльпаномвзнактого,чтоГолландиясюда вернулась, видел
подобные мельницам дома состроверхимикрышами,рассчитанныенаснежные
зимы;виделстранныйокеанскийкорабль,плывущийчерез центр города от
одного отеля к другому,виделкаменныйзагонКартахены,ееогражденную
цепямибухту,светящиесябалконы,загнанныхлошадейпарадноговыезда,
зевающих в тоске по вице-королевскому корму. "Навозом пахнет,мойгенерал!
Вотчудеса-то! До чего же огромен мир!" Мир и впрямь был огромен, но он был
и коварен, так что ежели и в нынешнем декабре генерал поднялсянавершину,
гдерасположенприют,тововсенерадитого, чтобы побеседовать с его
обитателями, которых онненавидел,каксобственноеотражениевзеркале
несчастья,арадитого,чтобыбытьздесьвтотволшебный миг, когда
декабрьский свет становится дивно прозрачен и на синейвитринеморяснова
можноувидетьвсеАнтильское ожерелье -- от Барбадоса до Веракруса. И вот
это случилось, и он забыл, к чему там эта костяшкадубль-три,ивышелна
террасу,чтобыполюбоваться лунным свечением островов, похожих на спящих в
морском заливе кайманов, и, глядя на них, снова вспомнил и заново пережил ту
историческую октябрьскую пятницу, когдаонраннимутромвышелизсвоих
покоевиобнаружил,чтовседоединого обитатели президентского дворца
наделикрасныеколпаки.