Вкрасныхколпакахбылиегосожительницы,
подметающиевкомнатах и меняющие воду в птичьих клетках, и дояры на ферме
были в красных колпаках, и караульные были в красных колпаках, и паралитики,
постоянно сидящие на лестницах,быливкрасныхколпаках,ипрокаженные
прогуливалисьпорозариюв красных колпаках карнавального воскресенья; он
никак не мог взять в толк, что стряслось, что произошло набеломсветеза
минувшую ночь, не мог взять в толк, с какой стати все обитатели дворца и все
жителигородаходят в красных колпаках, что за связка погремушек в руках у
каждого, но в концеконцовнашелсячеловек,которыйобъяснилему,что
происходит:"Мойгенерал,прибыликакие-точужестранцы;они говорят на
испанском, но это не наш испанский, ибо они не скажут "оно, море", а говорят
о море как о женщине, всегда прибавляя"любовьмоя,море";ониназывают
"папагайо"нашихпопугайчиков,и"альмадиями" наши лодки, и "асагаем" --
нашу острогу; а когда мы вышли на своих лодках в море и стали кружитьвозле
ихкораблей,то они забрались на мачты и стали кричать друг другу, что мы,
дескать, отменно сложены, что у нас изумительныетелаихорошиелица,и
хвалилинашиволосы,сравниваяихсконскими,а когда увидели, что мы
покрыты краской, чтобы солнце не содрало с насшкуру,тозалопотали,как
которры,чтомы,дескать,не белые, как они, и не черные, как канарцы, а
чертзнаеткакие,потомучтомыпокрытытемно-коричневойкраской,и
смеялись,амы не понимали, с чего это они смеются над нами, ибо мы были в
самом естественном виде, мой генерал,вчемматьродила;этоонибыли
разодеты, несмотря на жару, точно трефовые валеты; они произносят "жара" как
голландскиеконтрабандисты,а волосы у них как у женщин, хотя мы не видели
среди них ни одной женщины, все они мужчины; они кричали нам, почемумыне
понимаемчеловеческого языка, христианского языка, хотя это они не понимали
по-человечески, а потом они подплыли к нам на своих лодках, которыеуних,
какбылосказано,называются"альмадиями", и удивлялись, что наконечники
нашихгарпуновсделаныизкостирыбысабало,которуюониназывают
"зуб-рыба";ионисталивымениватьвсе,что у нас было, на эти красные
колпаки и на эти нанизанные на нитку стекляшки -- мы вешали их себе нашею,
чтобыповеселить чужестранцев; а еще взамен за наше они давали нам жестяные
погремушки, не стоящиеиодногомараведи,тарелки,зеркальцаипрочую
заморскуюдешевую дребедень, мой генерал; когда же мы убедились, что они не
таят зла и кое-что соображают,мынезаметнодлянихвместепристалик
берегу, и тут все перемешалось, и все перемешались, образовался такой базар,
чтонеразберипоймешь! все, кому не лень, тащили им своих попугаев, свой
табак, шоколадные головы, игуановые яйца, тащили и тащили, а они всеэтос
удовольствиембралииохотнодавали свое; хотели даже обменять бархатный
хубон на одного из нас, чтобы показать в Европе, -- представляете себе,мой
генерал,чтотворилось?!"Он был в полном смятении и не знал, может ли он
вмешатьсявэтостранноедело?Подвластнылиемуэтисобытия?Так,
смятенный,онвернулся во дворец, в свою спальню, надеясь, что утро нового
дня прольет новый свет на происходящее и тогда можно будет разобраться,что
сейсон значит, разобраться в той путанице, которой он наслушался.
Но когда
он открыл окно, то увидел,что,кромеброненосца,брошенногонекогдау
причала морской пехотой, в угрюмом море стоят на якоре три каравеллы.
Когдаонснова был найден мертвым в том же кабинете, в той же позе, в
той же одежде, с лицом, исклеваннымгрифами,никтоизнаснебылстар
настолько,чтобыпомнить, как все это выглядело в первый раз, но мы знали:
полной уверенности, что помер именно он, бытьнеможет,несмотрянавсю
самоочевидность его кончины, ибо в прошлом не раз уже так бывало, что в том,
чтокасалосьего,самоочевидностьоказываласьвсеголишь видимостью, а
утверждения очевидцев брехней;утверждали,например,что,даваякому-то
аудиенцию,онвдругвстрашныхкорчахсвалился с кресла и желчная пена
хлынула у него изо рта; утверждали, что Господь покарал его за сквернословие
и лишил дара речи, что сам он не может вымолвить и слова итолькоразевает
рот,аговоритза него укрытый за ширмой чревовещатель; утверждали, что в
наказание за разврат все его тело покрылось рыбьей чешуей;чтовнепогоду
килатакдонимает его и так раздувается, что он вопит благим матом, а килу
приходитсяпристраиватьнаспециальнуютележку,чтобыонмогкак-то
передвигаться,и, стало быть, смерть его близка; утверждали, наконец, будто
кто-то собственными глазами видел, как из дворца черным ходом вынесли обитый
пурпурным бархатом гроб с золотыми вензелями, а ЛетисияНасаренокровавыми
слезамиплакалавСадуДождей.Однако, чем больше были похожи на правду
всевозможные слухи о его смерти, тем большим было разочарование, когда вдруг
оказывалось, что он живехонекикрепчепрежнегодержитврукахбразды
правления,крутоменяя наши судьбы и течение всей жизни... Казалось бы, не
так уж трудно установить: его это тело или не его? Ведь толькоунегобыл
перстеньсгосударственной печаткой, небывало громадные ступни неутомимого
пешехода, хотя и страдающего плоскостопием,аглавное,всезналиоего
редкостнойпосвоимразмерам киле, которую почему-то не тронули грифы. Но
среди нас нашлись люди, которые помнили, чтооднаждыужебылпокойникс
точнотакимже перстнем, с громадными ступнями и чудовищной килой, поэтому
мы решили тщательно осмотреть весь дворец, чтобы окончательно убедиться, что
обнаруженный нами мертвец -- не поддельный; однако осмотр дворцаничегоне
подтверждалиничегонеопровергал.Вспальне Бендисьон Альварадо, его
матери, о которой мы тогда ничего не знали, кроме смутного преданияотом,
каконабылаканонизированаспециальнымдекретом,мынашлинесколько
поломанных птичьих клеток с окаменелыми скелетами птиц, увидели измусоленное
коровами плетеное соломенное кресло, обнаружили тюбики акварельных красоки
множествокисточекдлярисования--припомощиэтих красок и кисточек
товарки Бендисьон Альварадо,женщинысплоскогорья,ловкопревращалив
иволгукакую-нибудьзауряднуюсеруюптаху,--такиеподдельные иволги
сотнями продавалисьнаптичьембазаре.